Я им и впрямь гордилась, моим первым настоящим студентом, потому как ему уже было под силу то, что должен уметь делать любой успешный студент: он усваивал то, чему я его учила, отправлялся с этим домой и практиковал это самостоятельно, скромно, но постоянно, в меру собственных личных возможностей. Большего я даже не могла ожидать.
Когда он уже сидел совершенно неподвижно, а дыхание успокоилось и притихло, я сказала:
— Взгляните в центр груди изнутри- туда, где находится сердце.
Внутри сердца есть крошечный красный язычок пламени, вроде верхушки горящей свечи. Это пламя- сила нашего эгоизма, привычки заботится только о себе и пренебрегать нуждами и желаниями других, — я выждала минутку, чтобы он это ясно понял.
— А теперь представьте, что сидите напротив пристава, у него дома, но он Вас не видит: Вы невидимка, — я снова замолчала.
— Загляните приставу в сердце. В самой его середине есть темное, застоявшееся озерцо черноты. Это его грусть, его боль; в этом причина его пьянства, это есть само его пьянство, — и снова молчание.
— Вы желаете навсегда забрать у него эту боль. Это и есть его сострадание, о котором мы с вами говорили; в этом заключена истинная причина, почему вы занимаетесь йогой. Вы решаете для себя, что хотите забрать эту черную боль так сильно, что готовы принять её себе, если только так и можно было бы его спасти, — молчание, долгое молчание.
Сострадание даже воображаемое для нас крайне трудно.
— И вы вдыхаете ну допустим семь раз, семь долгих вдохов. С первым вдохом маленькое злое озерцо темноты в глубине сердца пристава начинает волноваться; оно поднимается и испаряется из его тела безобразным облаком темноты. И с каждым следующим вдохом его вытягивает из груди, через горло, и вон из тела через ноздри. Помня о том, что Вы готовы принять это облако в себя, примите все его пьяное безумие — темное облако— и продолжайте дышать, втягивая внутрь, приближая это облако к собственному лицу. А теперь держите его прямо перед собой, у самого носа, — Я выжидала, наблюдая за ним.
— А сейчас произойдет кое-что — довольно быстро, так что сосредоточьтесь хорошенько. Одним вдохом вы втянете темноту через нос, забирая ее себе. Это темнота проникнет в вас и через горло опустится в грудь, а затем медленно — очень медленно — приблизится к красному огоньку вашего эгоизма: к той части вас, которая не могла бы даже представить, что может принять хоть чью-то боль.
И тогда темнота медленно подплывет к краю пламени, и в тот миг, когда черное соприкоснется с красным, возникнет вспышка прекрасного золотого сияния, словно удар молнии, рассыпающий чистое золото. И в тот самый миг, просто потому, что такова была Ваша воля — поглотить и принять боль пристава как свою, пурпурное пламя вашего эгоизма погаснет навсегда. И в этом взрыве будет уничтожена боль пристава: уничтожено для него и для вас, навсегда. Ибо таковы сила и благодать бескорыстного сострадания к другим.
И вы должны знать эту силу и верить в нее. Важно, чтобы вы видели и знали, что та темнота была уничтожена, навсегда, в тот самый миг — даже прежде, чем вы снова вдохнете. А вы ведь всего лишь сидите здесь, рядом со мной, но внутри вас — только золотое сияние, наполняющее все внутри.
А теперь вдохните темноту и смотрите, как все произойдет.
Так он и сделал, и потом мы сидели в золотой тишине, долго-долго.
Так долго, что одинокой слезе, скатившейся у него по щеке, хватило времени высохнуть.
Когда мы закончили, комендант счастливо и благодарно улыбнулся мне. А потом его взгляд на мгновение обратился к его рабочему столу.
Ученики временами бывают совершенно прозрачны.
— Но это всего лишь первая часть, — сказала я твердо, — она называется «забирание» — забирание чьей-то боли, чьих-то неприятностей. Но теперь необходимо проделать вторую часть, называемую «отдавание».
Забирание и отдавание — нужно проделать обе.
Он кивнул, уселся в подобающей позе и решительно вдавил зад в пол.
Я едва удержалась от смешка. Учительство подчас было слишком серьезным занятием.
— Первая часть — это сострадание: забирание чьей-нибудь боли, — повторила я.
— Прошу прощения, — сказал комендант, — неужели так оно и есть?
Неужели я могу забрать у пристава его боль подобным образом?
-'Можете — и возьмете. Но не так, как Вам сейчас кажется. Важно понять, как вы будете это делать. Но это придет позже. Я обещаю.
А пока нам надо разобраться с отдаванием — с добротой; и Вам следует знать, что Мастер вводит понятие сострадания и доброты вместе, одновременно с другими могучими приемами освобождения ветром.
Если сострадание желает забрать боль, то доброта желает заполнить пустоту, оставшуюся после ухода боли: доброта желает оделить человека всем, чем бы он ни пожелал.
А теперь закрывайте глаза и снова представьте себя в доме пристава.
Вы желаете наполнить его счастьем, теперь, когда ушла его печаль.