Как подружиться с демонами

Он снова развернулся ко мне. Теперь, когда он смотрел на меня неотрывно, глаза его казались печальными. Под нижними веками свисали огромные мешки, с мошну скареды каждый.

— Так я ж о том и толкую. Около часа назад.

Честно говоря, сперва я заподозрил, что он ломает комедию. Потом решил, что вряд ли. Мы поболтали немного, не углубляясь в детали, и пришли к выводу, что наши супруги (супружницы?) бросили нас едва ли не минута в минуту.

Он протянул кожистую руку:

— Иэн. Хотя все кличут меня Штын, потому что от меня штынит всякими химикатами. Я художник.

К своему стыду, я поначалу решил, что он из тех, кто размалевывает всякими там цветочками стены ваших прихожих и лестничных площадок. Лишь много позже я понял, как ошибался. Поскольку изливать друг другу душу мы явно не собирались, он, в свою очередь, спросил, чем зарабатываю на жизнь я.

— Руковожу молодежной организацией. Ну, чем-то вроде.

— И что это за контора?

— Она называется НАЗПМ. Национальная ассоциация защиты прав молодежи.

— И что это за контора?

— Зонтичная структура. Я представляю ряд организаций в правительстве и официальных органах ну и все такое.

— А точнее?

— Мы лоббируем изменения, выражаем протесты, входим в состав финансовых комитетов. Понимаешь?

— Не-а, не врубаюсь.

Внезапно я понял, что с работой у меня та же беда, что и с браком.

— М-да, никто не врубается. Вот почему я опасаюсь новых знакомств: одни попытки объяснить, чем же я занимаюсь, уже изводят.

Штын погрозил барменше — веснушчатой рыжухе с глазами-пуговками — желтым от никотина пальцем:

— Сколько я тебе говорил, что нельзя оставлять человека с пустым бокалом?

— Я тут сёдня первый день, — сказала барменша, наливая мне вина в чистый бокал. Австралийка, как и весь персонал нынешних лондонских забегаловок. Без вариантов. — Так что ты обломался.

— Да уж. Зато тебе обломилось, — сказал Штын. — Налей-ка и себе.

Пока мы болтали, старательно обходя щекотливую тему своих матримониальных катастроф, я обратил внимание еще на одного посетителя, сидевшего у барной стойки; он вбивал в мобильник сообщение и, как мне показалось, прислушивался к нашему разговору. Это был необычайно миловидный азиат — под стать тем молодчикам, чьи холеные тела можно увидеть в унылых глянцевых журналах, где на целый разворот рекламы приходится одна крошечная статейка. Он стучал по клавиатуре все более сердито.

Тем временем Штын подсел ко мне поближе.

— Так в чем же премудрость? — серьезно спросил он. — Как быть?

— Ты насчет женщин? Шутишь, что ли? Откуда ж мне знать.

— С парнями попробуйте, — встрял азиат, не отрывая глаз от экрана.

Мы синхронно повернулись к нему.

— Что ж, — холодно сказал Штын, — тоже выход.

— Правда, меня только что бросили. — Он приподнял телефон. — Эсэмэской, представляете? Какое пренебрежение!

Штын выхватил у него аппарат и прочитал текст.

— Ну надо же! — Он снова погрозил австралийской барменше своим позолоченным пальцем. — Налей и этому. Похоже, у нас тут образовался клуб.

— Блеск. А я могу вступить? — спросила она.

— Черта с два. Зато можешь угоститься еще.

Так возник «Сумрачный клуб». Странное дело, но, как только к беседе присоединился Даймонд Джез, каждый из нас вдруг с облегчением почувствовал, что он вовсе не пуп земли. Словно опьянев от духа товарищества, мы принялись выставлять напоказ свои раны. Когда-то я видел подобное в больнице, где лежал с аппендицитом. Мужчины в палате, позабыв о конкурентной борьбе, сделались по-матерински ласковыми и отзывчивыми; каждый сердечно желал остальным поскорее выздороветь. Вот так и мы. Я, сам себе удивляясь, со всеми подробностями рассказывал о Фэй и о том, как много она для меня значит. Штын заплетающимся языком пел дифирамбы Люси и в конце концов даже пустил слезу; впрочем, к тому времени мы уже изрядно наклюкались и ничего зазорного в этом не увидели. А красавчик Даймонд Джез (он, кстати, действительно работал фотомоделью) поведал нам, что он, как бисексуал, может со знанием дела судить о том, чем уход любимой женщины отличается от ухода любимого мужчины, — по его словам, решительно ничем.

Это все равно что падать в пропасть — катишься вниз день за днем, пока не зацепишься за какой-нибудь уступ. Потом валяешься там в темноте, но наконец, с трудом поднявшись на ноги, нащупываешь высеченные в камне ступеньки. И хотя на сердце слишком тяжко, чтобы пуститься в путь, ты все равно ползешь и ползешь вверх по этим ступенькам, зная, что им несть числа.

Помню, пока я изрекал эту напыщенную тираду — ну или бубнил что-то похожее, — австралийская барменша все понукала нас, торопясь домой. Прочие посетители давно разошлись, а она закрыла дверь и наводила вокруг нас порядок. Так или иначе, я закончил свою речь и обнаружил, что Штын и Джез уставились на меня, сверкая глазами, аки зарницами. То ли я их так впечатлил, то ли просто утомил, но оба как-то притихли.

Штын всхлипнул и коршуном вцепился одной рукой в мое плечо, второй — в плечо Джеза.

— Все п'тем, м'жики, — прохрипел он, запинаясь. — П'тушта мы теперь бум падать, дружась друг друга.