Как писать биографию

— Мне просто пришло в голову, что после всех этих писем, у вас мог возникнуть один вопрос…

Он посмотрел на неё. Чистенькая, старенькая, сутулая, живые глаза в сетке морщин.

— Да. Действительно. Один вопрос остался.

— Вечером, — сказала мисс Рокингэм, — вечером за торжественным ужином. Это как раз подходящий момент.

— Так, — сказал он, — значит, ты приехала. Ты здесь. Добрались благополучно?

— Да. Вполне. Где ты?

— В телефонной будке на приморском бульваре.

— Так ты будешь минут через десять. Я скажу тебе, как ехать. Нужно свернуть с дороги, которая идёт вдоль берега, сразу после…

На него вновь уставилась с парапета чайка, всё тем же металлическим зрачком.

— Я пытался дозвониться к тебе в Лондон. Но тебя уже не было. Видишь ли, так получается, она говорит, что… Чайка подняла клюв к серому небу и издала протяжный звук; он едва слышал собственный голос, свои невнятные обидные слова… — Понимаешь, я должен, просто должен. Можно позвонить тебе около одиннадцати? Она, обычно, ложится в такое время.

— Я не уверена, — сказала она после короткой паузы, — что я буду дома. Возможно, я пойду с Дианой на концерт.

— Но я рискну, ладно?

— Рискни.

Мисс Рокингэм сочла утку слегка жёстковатой, но вино ей понравилось. Она позволила ему убрать со стола и вместе с ним перешла в гостиную. В руке у неё был бокал, наполовину наполненный вином. Она открыла дверцу печки и энергично поворошила угли. Потом села.

— Вас, должно быть, интересует, какого свойства у меня были отношения с Эдвардом Лэмпри. Мы никогда не были любовниками. В физическом смысле.

— О, — выдохнул он. — Да. Конечно. Не то чтобы я… Я не имел права. Так, ради книги.

— У нас была такая договорённость. Ради его семьи. Ну а сейчас, раз уж мы всё обсудили, не послушать ли нам музыку?

Потом, позже, когда она уже легла, он вышел к телефону-автомату. Парни, вывалившись из пабов, заводили на эспланаде свои мотоциклы. Белая собачонка бегала вдоль тёмных витрин магазинов. Волны с шумом ударяли о мол. Он набрал её номер. Долго ждал, потом, наконец, повесил трубку. Что он чувствовал? Ничего, ровным счётом ничего. Ну разве что слабое сожаление, едва различимое, угасающее чувство утраты.

Пенелопа Лайвли 1981