Как остановить время

Черт! Вот к чему приводит лишний стакан вина. И попытка найти родственную душу. Мгновенно попадаешь в западню. Но ведь я нахожусь в этой западне с 1891 года. Хендрикова мышеловка… Я чувствовал себя буквально парализованным. У меня никогда не будет своей жизни. И я только что огорчил единственного человека, который впервые за целую вечность пробудил во мне нежность. Черт. Черт. Черт!

– Черт, – сказал я Аврааму.

Авраам уставился на меня, не понимая, чем провинился.

Я думал, что вся моя тоска – от горя. Но люди способны пережить горе. Нескольких лет достаточно, чтобы справиться даже с самым сильным горем. Ну, если и не справиться, то, по крайней мере, с ним сжиться. Переключиться на других людей: друзей, родню, учеников, новую любовь. И мне это чуть было не удалось.

Но нет, все это курам на смех. Я никогда не смогу изменить к лучшему чью-то жизнь. Я должен немедленно бросить преподавание. Не пытаться ни с кем вести разговоры. Не завязывать близкие отношения. Я должен жить в полной изоляции. Надо вернуться в Исландию и не заниматься ничем, кроме заданий, которые поручает мне Хендрик.

Я не представлял себе, как можно существовать, не причиняя боли – себе или другим людям.

Рядом поскуливал Авраам, будто чуял, что мне плохо.

– Ничего, малыш. Пойдем домой.

Я дал Аврааму печенья, выпил водки, спел «Вновь появляется» Карли Саймон и повторял название песни до тех пор, пока не решил, что схожу с ума.

За десять минут до звонка Хендрику я открыл YouTube и набрал в строке поиска слова «Сол Дэвис». На экране появились волны и скользящий по ним на доске человек в гидрокостюме.

Человек вышел из воды и пошел по песку. Глядя в камеру, он качал головой, улыбаясь и хмурясь одновременно.

– Эй, парень, ты с этим не играй, – с австралийским акцентом сказал он. У него бритая голова, и на вид ему не больше двадцати лет, но у меня нет ни малейших сомнений: это Омаи. Я нажал на паузу. Его глаза смотрели на меня в упор, по лбу стекали капли соленой воды.

Я взял телефон, бережно зажал в ладони и ткнул пальцем в «Последние вызовы», а затем – в букву Х.

Хендрик ответил сразу.

– Ладно, Хендрик. Я все сделаю.

Часть пятая Возвращение

Плимут, Англия, 1768

История моего знакомства с Омаи началась в один дождливый мартовский вторник на булыжной мостовой плимутской гавани. Я мучился с похмелья. В Плимуте я всегда страдал от похмелья. В смысле, я всегда был либо с похмелья, либо пьян в стельку. Гиблое место. Дождь, море, эль. Казалось, тут каждый потихоньку идет ко дну.

Встретив капитана Самюэла Уоллиса, я сразу его узнал: в ратуше на стене висел его портрет. Капитан шагал по пирсу в ярко-синем изящном камзоле и увлеченно беседовал со своим спутником.

В Плимут я приехал всего за месяц до этой встречи. К тому времени надежда найти дочь у меня почти растаяла. Зато я ловил себя на мысли, что пытаюсь разгадать давно мучившую меня загадку: в чем смысл существования, если человеку не для кого жить? Ответа я так и не нашел. Теперь, оглядываясь назад, я полагаю, что страдал тогда от депрессии.

Я подбежал к Уоллису, преградив ему путь, но капитан продолжал идти вперед, и мне пришлось пятиться.

– Я слыхал, вам нужен матрос, – сказал я. – В экспедицию. На «Дельфине».

Уоллис со спутником продолжали шагать вперед. Капитан посмотрел на меня. Подобно многим знаменитостям, героизированным историей, в действительности Уоллис выглядел вовсе не героически, и искусство портного скорее подчеркивало, нежели скрывало его телесные недостатки. Низенький, пухлый, с багровым румянцем. Человек, созданный скорее для пиршеств, чем для мореплавания. Между тем пройдет всего два года, и в его честь назовут остров. Но в ту минуту он с явным презрением буравил меня своими маленькими зелеными глазками.

– Кто ты такой? – бросил он.

– Джон Фрирс.

Я впервые произнес это имя.

Спутник капитана Уоллиса легонько тронул его руку. Почти незаметного касания хватило, чтобы привлечь внимание капитана. Этот человек разительно отличался от Уоллиса. Проницательный взгляд, губы добряка: их приподнятые уголки выдавали интерес к происходящему. Несмотря на погоду, на нем был только черный китель. Это был Тобиас Фюрно, с которым мне предстояло познакомиться ближе. Посреди портовой суеты они остановились возле корзин с крапчато-серой свежепойманной рыбой, поблескивающей под июньским солнцем.

– С какой стати нам брать тебя на нашу посудину?

– Я – человек сноровистый, добрые господа, глядишь, мои умения сгодятся в дальних странах.

– К примеру, какие? – спросил Фюрно.

Я извлек со дна сумки черный деревянный галубет, приложил к губам и сыграл несколько первых нот народной песенки «Бискайский залив».

– Хорошо играешь на дудке, – сдерживая улыбку, похвалил Фюрно.

– Я и на мандолине играю.

Лютню я, разумеется, упоминать не стал. Это было бы примерно то же, что в наши дни сказать на собеседовании с работодателем, что умеешь пользоваться факсом. Такие вещи, как лютня, уже вышли из употребления.

Фюрно не скрыл, что приятно удивлен.