Толстой неоднократно подчеркивает зыбкость межсословных границ: общее, человеческое, делает их прозрачными. Например, ловчий Данило исполнен «самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников». Он позволяет себе «презрительно» смотреть на барина – Николая Ростова. Но для того «презрение это не было оскорбительно»: он «знал, что этот все презирающий и превыше всего стоящий Данило все-таки был его человек и охотник» (т. 2, ч. 4, III). Во время охоты все равны, все подчиняются однажды заведенному порядку: «Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение» (т. 2, ч. 4, IV). Только в пылу охоты ловчий Данило может обругать Илью Андреевича, упустившего волка, и даже замахнуться на него арапником. В обычных условиях такое поведение крепостного по отношению к барину невозможно.
Встреча с Платоном Каратаевым в бараке для пленных стала важнейшим этапом духовной жизни Пьера Безухова: именно этот солдат-крестьянин вернул ему утерянную веру в жизнь. В эпилоге романа главным нравственным критерием для Пьера становится возможное отношение Каратаева к его деятельности. Он приходит к выводу, что тот, пожалуй, не понял бы его общественной деятельности, но наверняка одобрил бы семейную жизнь, так как во всем любил «благообразие».
Народная жизнь в романе сложна и разнопланова. В изображении бунта богучаровских крестьян Толстой выразил свое отношение к консервативным началам патриархально-общинного мира, склонного противиться любым переменам. Богучаровские крестьяне отличались от лысогорских «и говором, и одеждой, и нравами». Стихийность народной жизни в Богучарове гораздо заметнее, чем в других местностях: здесь было очень мало помещиков, дворовых и грамотных. Богучаровские крестьяне живут небольшой замкнутой общностью, фактически изолированной от остального мира. Без видимых причин они внезапно начинают «роевое» движение в каком-нибудь направлении, повинуясь каким-то непонятным законам бытия. «В жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников» (т. 3, ч. 2, IX), – подчеркивает писатель. Оторванность от остального мира порождала среди них самые нелепые и причудливые слухи «то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят…». Поэтому «слухи о войне и Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле» (т. 3, ч. 2, IX).
Стихия богучаровского бунта, общее «мирское» настроение полностью подчиняют себе каждого крестьянина. Даже староста Дрон был захвачен общим порывом к бунту. Попытка княжны Марьи раздать господский хлеб закончилась неудачей: «мужиков толпы» невозможно убедить с помощью разумных доводов. Только «неблагоразумный поступок» Ростова, его «неразумная животная злоба» могли «произвести хорошие результаты», отрезвить возмущенную толпу. Мужики беспрекословно подчинились грубой силе, признавшись, что бунтовали «по глупости». Толстой показал не только внешние причины богучаровского бунта (слухи о «воле», которую «господа отняли», и «сношения с французами»). Глубинная, скрытая от постороннего взгляда общественно-историческая причина этого события – внутренняя сила, накопившаяся в результате работы «подводных струй», вырвавшаяся, подобно лаве из кипящего вулкана.
Образ Тихона Щербатого – важная деталь огромной исторической фрески о народной войне, созданной Толстым. Тихон единственный из своей деревни нападал на «миродеров» – французов. Он по собственной инициативе примкнул к «партии» Денисова и скоро стал в ней «одним из самых нужных людей», проявив «большую охоту и способность к партизанской войне». В партизанском отряде Тихон занимал «свое особенное» место. Он не только выполнял всю самую черную работу, когда «надо было сделать что-нибудь особенно трудное и гадкое», но и был «самый полезный и храбрый человек в партии»: «никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов».
Кроме того, Тихон был «шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину». Во внешнем облике и поведении Тихона писатель заострил черты шута, юродивого: «изрытое оспой и морщинами лицо» «с маленькими узкими глазами». Лицо Тихона после того, как он «днем залез… в самую середину французов и… был открыт ими», «сияло самодовольным весельем», внезапно «вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый)» (т. 4, ч. 3, VI). Искренняя веселость Тихона сообщается окружающим, которые не могут удержаться от улыбок.