Впрочем, во многих случаях, естественно, строительство цехов, заводов, магистралей доводилось до конца, и страна получала новую продукцию. Однако злоключения плановой системы на этом не заканчивались. Вот другой пример, приводимый хорошо информированным Черняевым. В 1970‑е годы большие средства вкладывались в производство мощнейших тракторов К-700 (каждый ленинградский школьник знал, что на Кировском заводе производится этот замечательный гигант «Кировец». –
Опять возникает вопрос: почему? Если уж система плановая, то почему бы чиновникам в министерствах не согласовать заранее производство различных машин, а также соответствие числа судов объему мощностей рыбокомбинатов? С одной стороны, несогласованность могла возникать по той причине, о которой говорилось выше: государство финансирует производство в соответствии с лоббистскими усилиями влиятельных руководителей, а не в соответствии с целесообразностью. С другой – здесь надо говорить и о более важной причине провала механизма планирования. В рыночной экономике спрос фермеров на разного рода технику может показать, сколько всего нужно производить. Однако плановик в СССР должен был учитывать факторы, о которых не имел адекватной информации. Поди учти, например, как быстро выходят из строя разные агрегаты. Особенно на трудных российских почвах, при вечно пьяных механизаторах, при разворовывании запчастей, при наших сложных погодных условиях и притом – самое главное – что колхозы стремятся захапать на всякий случай как можно больше техники, нужна она им или не нужна. Причем даже если ты определишь, что страна нуждается, скажем, в расширении производства косилок, вряд ли на эти цели удастся быстро выделить дефицитный металл. Вряд ли строительство цеха будет идти меньше десяти лет. Вряд ли лоббисты сельхозмашиностроения в борьбе за ресурсы победят лоббистов танкостроения или станкостроения.
Станкостроение являлось, кстати, одним из наиболее сильных лоббистов. В начале 1980‑х годов 800 тысяч станков в СССР простаивало из‑за отсутствия станочников [Черняев 2008: 415]. Этот фактор неопределенности плановикам труднее всего было учитывать. Можно принудительно распределить металл для изготовления или вагоны для транспортировки продукции. Но нельзя заставить 800 тысяч человек стать станочниками, если они хотят быть инженерами, поварами или врачами. В сталинском ГУЛАГе заставить можно было, но возвращения подобной практики в СССР 1970‑х мало кто хотел, даже несмотря на растущие экономические проблемы.
Нехватка работников была всеобъемлющей. Эта проблема возникла, например, в Курске при строительстве трикотажной фабрики. Функционировала она лишь в половину мощности. Трудиться там было некому, так как не имелось жилья для рабочих [Черняев 2008: 77]. Еще один пример из записей Черняева показывает глубину и сложность проблемы согласования множества факторов при планировании. Половина отечественных и импортных болгарских автокаров простаивает. Почему? Нет к ним аккумуляторов. Получается, что надо вроде бы построить новый завод? Действительно надо, но для производства этого вида продукции нет достаточного объема свинца. А раз нет свинца, то Госплан изымает средства, выделенные для строительства, – все равно ведь не построите [там же: 373].
Глубина данной проблемы была практически бесконечной. Если бы существовал идеальный плановик, он должен был бы спланировать расширение производства свинца, а для этого – увеличение добычи полезных ископаемых, проведение новых геологоразведочных работ. Причем все это нуждалось в средствах, людях, транспортных магистралях… Рыночная экономика решает эти вопросы посредством изменения цен: дорогие ресурсы идут на производство тех товаров, за которые потребитель готов больше заплатить. Советская экономика не решала эти проблемы вообще: дефицитные ресурсы уходили в распоряжение наиболее сильных лоббистов.