Как мы ориентируемся. Пространство и время без карт и GPS

Разница в когнитивных способностях людей и других видов животных, по всей видимости, обусловлена не столько размером, сколько количеством нейронов, а главное – тем, где расположены эти нейроны. Мозг африканского слона в три раза больше, чем наш, и в нем в три раза больше нейронов. Но в гиппокампе слона меньше 36 миллионов нервных клеток, а в нашем – 250 миллионов. Тем не менее участки обитания некоторых африканских слонов превышают 30 тысяч квадратных километров. Обладают ли они особой координацией пространственной памяти и органов чувств, позволяющей им не заблудиться на такой территории? Некоторые специалисты предположили, что слоны, подобно людям, должны ориентироваться в пространстве при помощи гиппокампа. Однако киты способны преодолевать многие тысячи километров, хотя у них необычайно маленький гиппокамп, а у взрослых особей не наблюдается нейрогенеза.

Попытка представить, как животные воспринимают мир, расширяет наше воображение. Ученый Якоб фон Икскюль считал, что поведение животного можно объяснить только с учетом его внутреннего – сенсорного – мира. По его мнению, организмы обитают в собственном умвельте (немецкое слово Umwelt означает «окружающий мир»), и он использует это понятие для объяснения того, как эволюционировали субъективные сенсорные впечатления животных, чтобы соответствовать их потребностям. Согласно этой гипотезе, пчелы живут в ультрафиолетовом мире потому, что он позволяет им ориентироваться по поляризованному свету, а волки обитают в мире запахов, чтобы создавать ориентиры и карты важных мест. Возможно, американский зяблик не видит менее яркие звезды, поскольку только так может прославлять свой компас – Полярную звезду.

Пытаясь осмыслить запутанные связи организмов и среды, Икскюль обращался к музыкальной метафоре. Каждый организм подобен мелодии, которая резонирует и гармонирует с живыми существами вокруг него. Он писал: «Все живые существа ведут свое происхождение от дуэта»[76]. Для ребенка этот дуэт, по всей видимости, представляет собой взаимодействие между нейронами, которые активизируются в его мозге, и тем местом, в котором ребенок растет.

Птицы, пчелы, волки и киты

Однажды утром, в дни моей поездки в Арктику, я встала пораньше, надела толстые непродуваемые брюки и анорак с капюшоном, отороченным волчьим мехом, перебралась через взрослых и детей, спящих на полу однокомнатного домика, приоткрыла фанерную дверь и протиснулась в щель, стараясь не впустить внутрь холодный воздух с улицы. Сунув ноги в тяжелые, утепленные войлоком сапоги, я выпрямилась и посмотрела прямо перед собой. Домик стоял на склоне холма в устье большого фьорда, покрытого аквамариновым морским льдом; мощные приливы толкали этот лед к берегу, образуя гигантские рюши. Чтобы добраться до этого уединенного жилища, мы несколько часов ехали на нартах на юг от Икалуита, обогнули берег залива, миновали место под названием Питсиулааксит (на инуктитуте – «остров, где гнездятся кайры»), затем Каакталик («место, где давным-давно оставили тюфяк из оленьих шкур») и повернули вглубь побережья у Нулуарйюка («маленькая задница»). Привязав собак к длинной цепи, вбитой в лед, мы принесли из ближайшего пруда в холмах бруски замороженной свежей воды, вырезав их тяжелыми металлическими лопатами, а затем растопили, чтобы пить. На ужин у нас были вяленые оленьи ребрышки, тонкие кусочки сырого арктического гольца, белая куропатка, запеченная в собственной крови, и вареное мясо овцебыка. Собаки спали внизу, прямо на снегу; при моем появлении они едва приподняли носы. За ними тянулся белый лед залива. Кромка ледяного поля, где лед встречается с открытым океаном, по-прежнему находилась в нескольких сотнях километров южнее.