Как много в этом звуке…

— Зато самая яркая! — сказал Еремей. Он уже разделся и стоял в прихожей перед нами в прекрасном сером костюме.

— Да, — согласился я. — Другие были менее заметны.

— Ведь вы когда-то крепко поругались с Еремеем. — Людмила погрозила нам пальчиком и, шурша халатом, прошла в комнату. И тут же появилась снова с большим махровым полотенцем — почет и уважение гостю. Повесив полотенце в ванной, Людмила оставила дверь открытой. — Гости бывают у нас не часто, но мы стараемся, чтобы у них возникло желание снова посетить наш дом, верно, Еремей?

— Полностью с тобой согласен. Даже целиком и полностью, как говорят наши уважаемые международные обозреватели. Особенно те, которые собираются за круглым столом. — Еремей снисходительно улыбнулся. — Думаю, пора и нам за круглый стол.

А мною вдруг начало овладевать непонятное оцепенение — ведь мы действительно разругались с Еремеем! Но в чем суть, из-за чего — не мог вспомнить.

А Еремей, выходит, ничего не забыл, до сих пор, оказывается, ворочалась в нем наша ссора, и что бы я ни говорил, он слышал те мои слова и отвечал, вольно или невольно, продолжая наш старый разговор… Что же мы тогда не поделили, разорвав любви живую нить? — как поется в одной трогательной песенке.

Из комнаты доносились голоса Еремея и Людмилы, они обсуждали дневные новости, говорили о телефонных звонках, какой-то телеграмме, невыполненном обещании, о скором успехе, дальней дороге, казенном доме, но чувствовалось, что не увлечены разговором, что идет обычный обмен накопившейся за день информацией и что оба ждут, когда я наконец появлюсь в комнате.

— Никола-а-ай! — послышался голос Людмилы, и она нетерпеливо выглянула в прихожую. — Мы вас ждем!

И я прошел в комнату.

Настороженно, будто переступил линию, за которой начинались неожиданности. Возникло ощущение, будто не было между нами двадцати лет и мы снова молодые и безжалостные, не сглаженные годами, не размякшие от разочарований. Мы будто снова оказались на горячих плитах набережной, но не было рядом Дедули, который болтался в поезде где-то между Магаданом и Прибалтикой, не было Валика, отстаивающего в тусклых коридорах коммуналки право пользоваться общим туалетом, Игореши, валившего деревья на просторах республики Коми, и не было других наших ребят, с которыми проходили мы неторопливо и значительно мимо заветного гастронома, отражаясь в его громадных витринах все вместе, во весь рост, являя собой некое одно существо, многоголовое и неспокойное. И каждая голова отстаивала свою истину, у каждой было свое понимание путей, по которым пойдет человечество.

Потом словно каким-то невидимым, бесшумным взрывом нас разбросало на тысячи километров, зашвырнуло в какие-то конторы, за канцелярские столы, втиснуло в толпы чужих людей, мы оказались на улицах незнакомых городов и несколько лет озадаченно оглядывались, привыкая, меняясь, смиряясь.

И, как знать, кто из нас во что превратился за это время?

Входя в комнату, я, кажется, увидел — а почему бы мне и не увидеть? — как где-то на туманных Курилах остановился на секунду и оглянулся на нас с Еремеем самый длинный — Вовка Горецкий, как оторвался от теодолита и взглянул сквозь вибрирующий воздух Вовушка Подгорный, намечающий корпуса будущего завода под Карачи, взглянул улыбчиво и лукаво, я увидел, как, мерно покачиваясь под стук колес, неотрывно и печально смотрел на нас Дедуля, и Мельник на минуту забыл об экономике развитого социализма, и Иваныч оторвался от необъятной рукописи и мысленно вылез из самолета, который только что мысленно посадил в тяжелейших условиях Кольского полуострова, и Игореша, завалив очередного таежного великана, глянул угрюмо сквозь запорошенные снегом ветки, и Валик обернулся, так и не опустив поднятый над головой половник, и Жорка, выдающийся специалист по газовым выбросам, оторвался на мгновение от молодой жены, будто мы с Еремеем грубо окликнули его… И вся эта толпа была здесь, в этой комнате, все выжидающе смотрели на нас.

— Присаживайся, — сказал Еремей, показывая на кресло.

В центре стола красовалась золотистая бутылка коньяка, купленная Еремеем совсем недавно на углу, вокруг расположились тарелочки с закуской, доступной далеко не всем и каждому, во всяком случае, куплена она была явно не в гастрономе на углу. А дальше, за пределами стола, простиралась комната. Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять — мне нужно примерно три года, чтобы заработать на такое убранство. Да, примерно три года с условием, что я откажусь от еды, питья, буду донашивать старую одежку и ездить в общественном транспорте исключительно «зайцем».

— Как вам у нас нравится? — спросила Людмила почти простодушно.

— Потрясающе! — искренне ответил я. — Вам нельзя приглашать неподготовленного человека. Не у каждого психика выдержит подобное.

— За старые добрые времена! — тонко улыбнулся Еремей. Он щедро наполнил довольно объемистые рюмки.

— Не возражаю. Но неужели они были?