Как много в этом звуке…

— Старик, — доверительно заговорил Еремей, — мы сейчас не на солнечной набережной, нам далеко не по двадцать, и нет никакой надобности произносить возвышенные слова о призвании, предназначении, предопределении… Знаешь, раньше я смеялся, когда мне говорили, что любое дело почетно, любое дело достойно. Мне казалось, что меня обманывают и хотят затолкать в какую-то дыру. Я уже не смеюсь над этими словами. Я с ними согласен. Действительно, сильный человек в любой самой гнилой и никудышной конторе может обеспечить свои потребности. Помнишь, как самоуверенно мы примерялись к высшим достижениям человеческой цивилизации, к ее столпам? Теперь я примеряюсь к своему соседу по площадке — директору комиссионного магазина. Ношеными тряпками мужик торгует. Нет-нет, он не прощелыга, не хапуга, он хороший парень и живет хорошо. И результаты у него есть.

— Результаты?

— Он не связан ни дурацкими иллюзиями, ни зарплатой. Не знаю, сколько зарабатывает мой сосед, вряд ли и он знает. Да это и не важно. Каждому человеку нужно различное количество денег. Скажи, только честно, — ты свободен?

— Не думаю… Я до сих пор скован иллюзиями, зарплатой. Но, знаешь, Еремей, откровенно говоря, я не уверен, что так уж стремлюсь освободиться от всего этого.

— Старик! — с преувеличенной восторженностью заорал Еремей. — Наконец-то я узнал тебя! А то вот болтаю с тобой о всякой всячине, а сам маюсь — да тот ли это тип, который блистал когда-то в нашей компашке?! Теперь вижу — тот.

В лифт вместе с нами втиснулись две девушки — розовощекие, с шалыми глазами и пересыпанными снегом волосами. Не прекращая хихикать и перешептываться о чем-то заветном и не всем доступном, они изредка поглядывали на нас, но, к сожалению, не было в их взглядах ничего, кроме опаски. Одна девушка нажала кнопку десятого этажа и уже потом виновато обернулась к нам.

— Вам тоже на десятый? — спросила она.

— Нет, нам пониже, — ответил Еремей. — Но с вами мы готовы взлететь на самый верх.

— На самый верх вы с нами не взлетите, это уж точно! А вот в трубу вылететь — запросто! — Они засмеялись.

— С вами мы согласны и на это, — серьезно сказал Еремей. — Нам нечего терять.

— Если вам нечего терять, чего же стоит ваше согласие?

Лифт остановился, девушки выпорхнули, иначе не скажешь, и сквозь грохот опускающейся кабины несколько этажей был слышен их смех.

— Ты проиграл, старик.

— Да, похоже на то, — согласился Еремей. — Я проиграл в этой словесной потасовке, но по большому счету… ничуть. Эти девицы еще не играли, жизнь только разбросала перед ними карты, а они заранее уверены, что там сплошь козыри… Нет-нет, я не в проигрыше, — повторил он как-то уж очень серьезно. — А ты?

— Мои итоги подводить рано.

— Значит, в проигрыше. Значит, как и двадцать лет назад, — все впереди? — Еремей впился в меня глазами.

— Да. Все впереди. Можно и так сказать.

— А тщеславие, самолюбие, как и прежде, — на голодном пайке? — уточнил Еремей.

— У меня такое чувство, что их вообще накормить невозможно.

Еремей с усмешкой покачал головой, вышел из лифта. Мы оказались прямо перед его квартирой. Он нажал кнопку звонка и повернулся ко мне.

— Хочешь, ошарашу? — спросил он. — Я свое самолюбие ублажил. В пределах отпущенных мне шансов.

Дверь открылась, и в глубине квартиры показалась молодая красивая женщина. Вообще-то само сочетание «молодая красивая женщина» звучит ужасно глупо, но на пороге действительно стояла красавица. Она была моложе Еремея, выше его, на ней сверкал домашний розовый халат, так что розовый цвет для меня в этот день еще не закончился.

— Прошу вас! Проходите! — сказала женщина, отступая в глубину коридора. — Хотя и немного вы дали времени, Еремей позвонил всего час назад, но все готово. Раздевайтесь, пожалуйста.

Каждое слово было на месте, женщина знала, как себя вести, знала, какое впечатление производит. И тут возвышенную обстановку разрушил Еремей. Он прошел вперед и на ходу, как бы между прочим, похлопал красавицу по заду, этак хозяйски, поощряюще, как резвую лошадку. И тут же быстро глянул на меня — какова, мол?

Жена Еремея ничуть не смутилась, она не заметила жеста мужа. А мне стало легче. Попав в окружение изысканности и неуязвимости, невольно начинаешь опасаться самых естественных своих слов, желаний. Здесь же сразу все стало просто и понятно.

— Людмила. — Женщина протянула руку.

— Николай, — освоившись, я даже решился щелкнуть каблуками.

— О! Еремей о вас много рассказывал! Так что я вас хорошо знаю.

— Мы встречались так давно, что я иногда начинаю колебаться — да было ли это вообще.

— Напрасно вы так! — Людмила укоризненно покачала красивой головой. — Еремей часто вспоминает старых друзей, интересуется их успехами… Я даже могу их по именам перечислить, хотите? Дедуля, Валик, Игореша… Могу сказать, чем они занимаются, сколько за… — спохватившись, Людмила замялась на секунду, но быстро справилась с замешательством, — сколько за каждым из вас числится юношеских прегрешений. — Она улыбнулась озорно.

— Дедуля, Валик, Игореша — это лишь одна прослойка, причем самая неудачная, невезучая.