Как много в этом звуке…

— Ой, Ваня, извини! Совсем забыл… — Зайцев быстро разлил водку по стаканам. И тут же, спохватившись, пустую бутылку с отпечатками поставил на подоконник. — От греха подальше, — пояснил он свою осторожность. — За тебя, Ваня! За твой ясный ум, твердую память, верный глаз! Я думаю, цефеиды много потеряли, лишившись такого рыцаря.

— А знаешь, капитан… Снятся, — сказал Ваня каким-то смазанным голосом и поспешно прикрыл глаза стаканом с водкой. — Опять цефеиды снились, — прошептал он почти неслышно. — Да, капитан, — Ваня постарался взять себя в руки, — а что этот тип, поджигатель?

— Невысокого пошиба… Работает в каком-то гараже, смена с шести утра, поэтому и выходит рано, когда весь дом еще спит… Живет один, жена с сыном ушли… Видимо, бомж под лестницей как-то задевал его самолюбие, или нюх у него очень тонкий, собачий, можно сказать… Знаешь, не так уж мало людей, которым для полного счастья в жизни постоянно требуется по ком-то потоптаться… Вот и потоптался. Если на твоей бутылке из-под бензина действительно его отпечатки, ему от меня не отвертеться… Да, Ваня… Как тебе пришла в голову мысль по ящикам пошарить? Там же этого мусора…

— Ночью мусор вывозят… К пяти утра ящики еще пустые… А уж бутылка с остатками бензина вообще оказалась одна. И бросить ее в ящик мог только человек, который в пять вышел из дому. Зимой в пять еще глухая ночь… А хмырь этот не такой уж и бестолковый — бутылку-то бросил в соседнем дворе… Сообража-а-ает.

— А как ты узнал, что он живет на седьмом этаже?

— Ха! — рассмеялся Ваня. — Когда мы на следующее утро приехали с твоими операми, во всем доме только одно окно светилось — поджигатель на работу собирался. Потом я из машины увидел, что окно погасло, — ясно, что он к лифту направился. Значит, через две-три минуты из подъезда выйдет… Ты мне лучше вот что скажи, капитан… Сколько нынче такая буженина стоит?

Зайцев разлил в стаканы остатки водки, положил себе и Ване на хлеб по щедрому куску буженины, чокнулся с бомжом стаканами…

— Я тебе, Ваня, вот что скажу… Такую буженину я пробую только с тобой… Будем живы!

— Значит, чаще надо встречаться, — рассудительно проговорил Ваня и, выпив, вскинул вверх и чуть в сторону правую руку, как бы предлагая задуматься над его словами.

— Будем живы, — уныло подхватил я тост Зайцева. А, выпив и закусив кружком любительской колбасы, невольно вскинул вверх и чуть в сторону правую руку.

И поставил точку.

И взглянул на часы — шел первый час ночи. Начиналась среда. Не самый худший день, между прочим. Да, Володя?

Бомжара непоседливый

Ну что сказать, жив Бомжара, жив и, заворачивая по привычке носки ботинок внутрь, бредет через свою пустыню в полном одиночестве. Как и все мы, ребята, как и все мы. У каждого из нас своя пустыня, и волочемся мы через нее, не надеясь найти какую-никакую тропку, дорожку, указатель, даже не мечтая о попутчике. Пересекаем дюны, барханы, и дай нам бог обойти зыбучие пески, найти лужицу с не высохшей еще водой, а если кто и встретится нам в нашей пустыне, так опять же гюрза в человеческом облике — зловредная, ядовитая и пощады никакой не знающая.

Прошлый раз мы оставили бомжару Ваню в полицейском общежитии, на узкой железной кровати, оставили в горестном состоянии духа — сидел Ваня, поставив локти на колени, подперев небритые свои щеки кулаками и уставившись в пространство небольшой комнатенки, куда определил его капитан Зайцев, слегка злоупотребив служебным своим положением.

И сейчас вот, заглянув к Ване, капитан застал его точно в таком же положении — локти на коленях и щеки на кулаках. Правда, увидев в дверях Зайцева, Ваня оживился, распрямился, в глазах его появилась если и не жизнь, то что-то очень на нее похожее.

— Так и сидишь? — весело спросил Зайцев, с силой захлопывая за собой дверь.

— Так и сижу, — безутешно ответил Ваня. — Подозреваю, что человечество напрочь забыло обо мне. Но не скажу, чтобы это обстоятельство очень уж меня удивило. Ничего другого я и не ждал.

— Ошибаешься, Ваня, — твердо сказал Зайцев. — Человечество помнит о тебе, велело кланяться, привет вот передает, — и он поставил на стол чекушку водки.

— Отощало, видимо, человечество, — проворчал бомжара. — Емкость посуды все уменьшается.

— Настоящая емкость впереди, — Зайцев вынул из сумки несколько свертков. — А это аванс. А аванс не бывает большим, поскольку у клиента должна сохраняться способность соображать. Усёк?

— Наливай, капитан, — Ваня тяжело поднялся и, взяв на подоконнике два стакана, поставил их посредине стола. Рядом расположил нож, вилки, небольшую тарелочку.

Зайцев тем временем, развернув свертки, положил на тарелочку кусок буженины, уже нарезанный хлеб, в последнем свертке оказался большой красный помидор. Зайцев не стал его резать, просто разломил на две половинки, обнажив алую, посверкивающую на изломе мякоть.

— Красиво, — одобрил бомжара, разливая водку по стаканам. — С праздником, капитан.

— С каким? — удивился Зайцев.