Как ловить рыбу удочкой

Манефа была монахиней в миру, жила в строгости, но постриг не сделал ее душу более суровой и замкнутой, и, хотя отец Николай никогда не воспринимал всерьез ее жалость к себе, случалось и впрямь думал, что, будь у него жена и дети, жизнь его была бы полнее и устойчивей. Но в ту пору, когда он еще мог жениться, до рукоположения в сан, и был знаком с некоторыми девушками из православных семей, он боялся ошибиться не столько в одной из них, сколько в самом себе. Многие тогда думали, что молчаливый, погруженный в себя семинарист полагает постричься в монахи, однако он попросился служить в старый город, где прошло его детство. Желание юноши принять сан не будучи женатым и тем самым дать обет безбрачия показалось его начальству несколько необычным, с ним долго беседовали, но он был тверд в своем решении, и, поскольку в приходе больше года не было своего священника, его просьбу удовлетворили.

В этот город его привезли пяти лет. Ехали из Казахстана через пол-России, и по дороге мать покупала мальчику на станциях кульки с горячей картошкой. Всю дорогу он молчал, потому что еще не умел говорить, но какие-то слова точно мучили его, они росли в нем, причиняя боль, как росли зубы, и мальчик нетерпеливо показывал матери на тянувшиеся за окном пространства степей, разъезды и редкие леса, мычал, но мать только вздыхала и ласкала рукой его стриженую голову. На пятый лень, промучившись с пересадками и ночным ожиданием поездов, приехали в волжский городок, где жила дальняя родственница матери. Мать робела перед этой строгой, неулыбчивой женщиной и, подтолкнув сына вперед, словно прячась за него, произнесла:

— Вот твоя бабушка, Коля. Ты у ней пока поживешь.

Ему сделалось страшно, на бабушку он смотреть и не смотреть боялся, а та осуждающе спросила:

— Чтой-то он у тебя такой молчун?

— Немой он, — вздохнула мать.

Ему же послышалось, будто мать сказала «не мой он», и он даже не заплакал, не закричал, а поперхнулся и стал кашлять и хрипеть.

— Я приеду за тобой, я скоро приеду, — твердила ему женщина, но чем больше она повторяла эти слова, тем страшнее ему становилось, он цеплялся руками за платье, точно силясь удержать. Затем вдруг успокоился и послушно позволил себя умыть, поцеловать, ничего не чувствуя, кроме немоты всего тела.

Потом они шли через пыльный приземистый город, дождались катера, и, когда мать поднималась по сходням, бабушка крикнула ей с берега:

— А дитя-то у тебя крещеное, у негодницы?

— Какое там крещение в степи, там и церкви-то нет! — прокричала в ответ мать и отвернулась от едкого дыма.

Обратно шли по другой улице, ветер дул им прямо в лицо, и теперь мальчик с открывшимся высоким лбом и прищуренными глазами казался очень взрослым. Бабушка заводила его в какие-то дома и говорила:

— Вот Господь послал на старости утешение, — и, помолчав, добавляла: — Убогий он.

— У Бога, значит.

Все думали, что он не только немой, но и глухой, и говорили при нем не стесняясь, осуждали его мать, и в каждом доме угощали пряником, конфеткой или моченым яблоком. Он же слышал и понимал все, о чем говорили эти люди.

Спустя несколько дней бабушка отвела мальчика в церковь, и веселый черноволосый батюшка окрестил раба Божия Николая, отнеся его по обычаю после таинства в алтарь. Там, у горнего места, перед громадной иконой шествующего Спасителя, мальчик вздрогнул и не в силах более удерживать рост слов, заплакал, и бабушка, стоявшая тут же рядом перед царскими вратами, услышала его срывающийся голос.

— Твой, твой, — звал мальчик не переставая, произнося это слово, пока испугавшийся священник не вывел его на улицу.

Бабушку это чудо поразило чрезвычайно. Она стала часто водить мальчика в церковь и учила его, как просить у Бога за отца, за мать и всех прочих людей.

— Ты молись, Коленька, молись, — шептала она, — ты дитя неразумное, безгрешное, твои слова до Бога легшее дойдут. Ты скажи так: прости, Господи, отца моего непутевого и мать мою грешницу, а еще скажи — прости, Матерь Божья, бабушку мою, верни ей дочку ее. У меня ведь, Коленька, дочка есть, только она помладше тебя будет, ей всего-то зимой годик исполнился.

Когда она вспоминала про дочку, глаза у нее делались безумными, точно проваливались куда-то, она крепко сжимала его плечо и говорила: