Как я стала киноведом

Наиболее ясен и четок ландшафт этой поэтической страны, просматривающийся на двух долгоиграющих дисках, изданных фирмой «Мелодия». Это своего рода песенные сборники, где обнаруживается определенная целостность, хотя и не доведенная до завершения, возможного в будущем, на следующих пластинках.

Первая монопластинка с талантливым эссе Евгения Евтушенко на конверте содержит наиболее известные, прославленные песни. Ее кольцуют две песни «арбатского цикла»: «Ты течешь как река, странное название…» — начало, «Арбатский романс» — финал второй стороны пластинки. Сознательное соединение песен современных, о нашем сегодняшнем житье-бытье, и исторических, чьим материалом становится русский XIX век, гражданская война, война Отечественная, обусловлено замыслом. Не нужно обладать особым зрением, чтобы заметить единство, скажем, исторического романа Окуджавы «Путешествие дилетантов» и песни «Союз друзей», романа «Свидание с Бонапартом» и песни «Наша жизнь — не игра».

Но и «собственно современные» песни никак нельзя считать только зарисовками с натуры, «фотографиями». Это хорошо заметно в собрании песен второго диска, стерео, выпуска 1980 года, где несколько номеров дают нам представление о гротескных, смещенных и вместе овеянных юмором, добродушной усмешкой картинках дня. Вот странный, фантасмагорический и чуть зловещий заезжий трубач в гостинице районной. Вот бедолага «дежурный по апрелю», у которого сквозь жалобы, обращенные к маме, слышится радостный голос надежды и весны. А вот на фоне памятника Пушкину в Москве фотографируется целое семейство приезжих. Смешно? Глупо? На фоне Пушкина!.. И птичка вылетает?.. Но вслушайтесь в мелодию. В текст. Из обыденного факта, из абсурда рождается совсем другое обобщение: «Пусть жизнь короткая проносится и тает», но мы теперь навеки братья — благодаря Пушкину. «Для тех, кто понимает», как поет Окуджава, здесь множество смыслов, и понимать их можно по-разному.

Проза, стихи и песни Булата Окуджавы — это действительно лишь разные выражения одного и того же авторского мира, рассказы о своем времени и о себе — то в поэтической прямой речи, то в одеждах исторического маскарада, пышного празднества эпох. Но песне — посланнице автора — удалось раньше всего добиться отклика в сердцах миллионов, в том числе и благодаря музыке, музыкальной изюминке, которая всегда содержится в песне Окуджавы. Недаром сам Д. Д. Шостакович говорил, что стихи этого поэта родились вместе с музыкой. И именно звукозапись — сначала магнитофонные ленты, потом грампластинка — предоставила авторской поэтической песне наилучшую и самую надежную форму художественного существования.

ДОПОЛНЕНИЯ

Андрей Зоркий

Галина Долматовская «Шестидесятые» — навсегда

Галина Евгеньевна Долматовская — кинорежиссер, доктор искусствоведения, профессор.

Буйно-курчавая голова, за ухо заткнут карандаш, запутавшись в темно-русых кудрях. В уголке пухлых, четко очерченных губ попыхивает сигаретка, в руках букет из газетных «полос». Человек называется «свежая голова», ему предстоит до утра вылавливать ошибки текущего номера.

Андрей Зоркий шагнул в мою жизнь из коридоров «Литгазеты» на Цветном бульваре в первые дни 1962 года. Он был поначалу главной составляющей того счастливого времени, псевдонимом которого стало слово «шестидесятничество». Он работал в отделе искусства, я — в отделе внутренней жизни. Казалось, он знал весь этот удивительный мир авторов знаменитой «Литературки», который мне лишь предстояло освоить, и приобщил меня к нему со свойственной всем Зорким щедростью (как потом выяснилось — фамильная черта). Благодаря Андрею как-то незаметно местоимение «вы» так и не возникло в моем общении со многими объектами студенческого восхищения. Булат Окуджава иногда проводил нас — и зеленых, и зрелых литгазетовцев (возрастное деление здесь почти не ощущалось) — на вечера в Политехнический. Издательские дачи в Шереметьевке тоже обуютили восходящую славу отечественной словесности — того же Окуджаву, Войновича, а «нешереметьевские» жители прочно оккупировали под гостевые набеги тесные комнатки уже тогда многочисленного семейства Зорких.

Андрей сразу озаботился моим просвещением. «Книжки тебе нужно почитать», — говорил он безо всякого вступления, клал на стол пачку папиросной бумаги с бледными буквами, видимо, пятого экземпляра машинописи, запирал меня в редакционном кабинетике. «Позвони, когда прочтешь». После звонка я получала новую порцию папиросных листков. Мы не задумывались и не обсуждали, чем могла обернуться наша тяга к самообразованию, просто читали взахлеб и вперемежку — папиросные листки уже тогда уравняли Солженицына с не дошедшей к нам официальным путем классикой.