Как я преподавал в Америке

Кстати, оказывается, лекции мои имеют успех — студенты умные ему доложили. Он меня посадил полевую руку (справа — дама) и тост подымал. Разговаривали с ним. Правда, я пару ошибок допустил: сказал, что никогда не преподавал, а лишь изучал, писал. Он рекомендовал поездить по Америке — увидеть Калифорнию, на что я: приходится готовиться к занятиям, чтобы быть интересным. И что, если пригласят лекцию читать — можно бы; да на короткий срок — утомительно: ведь 62 года мне. Он: «Не может быть!» — выгляжу-то я черноволос и легок. Но в Америке такая искренность глупа: человек такого возраста уже бесперспективен…

Ну, ладно: не жить с ними. Да именно искренность — оригинальность и составляет мою. И на лекциях-беседах потому так живо…

Димка (сын от первого брака — 4.8.94) только звонил из Турина. Предлагает брать право на жительство — «зеленую карту», поскольку сын — американский гражданин.

Вроде рассосалось, успокоилось в боку.

Давай начинай Русскую часть послезавтрашней лекции в Дартмуте — впиши.

А может, кофе тут слишком много пью, даровое ибо (в департаменте рядом с домом) — вот и колет в боку какая-нибудь печень. Хотя все путаю: на какой стороне аппендикс, на какой — печень. Сколько раз уточнял — и все забываю.

Вчера (в ночи то есть) представлял разных женщин, студенток тут… И все равно ни на кого лучше не распаляюсь, как на Светлану — жену, ее представя. Вот это — да!

3 ч. Неусильно день провожу. Два часа посидел на солнышке, написал Россию для лекции. Потом слегка обедал, лежал; теперь поеду часа на два-три на велосипеде: прекрасная теплая осень; на поле гольфа заеду — смотреть. Так — не особо весело, но безусильно и здорово, сохраняя армию (= себя) для жития, — препровождаю время живота… (Кутузовской тактикой, которая — русский стиль выживания и победы: тянуть время, уклоняться от клинча сражений — и так само собой. — 4.8.94.)

8 ч. Кажется, подвоскресил себя. Три часа на велосипеде по осени ездил, на огород-сад выехал, наелся малины и помидоров, груш набрал. Приехал, поужинал, дреманул. Сейчас вечер — мой. В животе — кайф. За окном шум-шелест. От дождя? Нет, от сухой листвы…

Теперь допишу кусок про Америку в лекцию.

20. Х.91. Да, жизнь спасенная тут идет. Воскресший я. Орга- низмус юн и свеж. Праздную утро. Птичечка на солнышке крылышками щебечет, к окну моему подлетев. Из спальни кларнет благородный с оркестром свои игры с бытием выводит. Выспавшийся в холодке, промялся в зарядке, душ принял; сейчас яблочков пару очистил. Присел у теплой батареи отмыслиться. Благодать! Жизнь!

Ничего не мучит. Нет проблем.

Но нет и мыслей… И вот уже это — завязь на мысль: требует себя расхлебать. Хотя это ясно — уже сотни раз такое расхлебывал я: из страдания Дух завязывается, растет.

Но так это и для стран-народов-эпох. Отчетливо про Россию мне это ясно. О том — пророчество Тютчева:

Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь небесный Исходил, благословляя.

Россия — сестра Христа. Страдный крест несла и снова вынесла в XX веке под советчиной. И из сока страданий — Слово России, дума, литература… И сейчас будет.

Хотя что это я так — преувеличиваю? Толстой — не страдание. Пушкин — не страдание. Это все под Достоевского подстроено — «страдание»! Ну и, конечно, — под советчину. Чем оправдать и восценить позор самоистребления, которому Россия предалась в веке сем? Вот и приходится святить страдание и славу ему посылать. И цветы из крови превозносить. Россия вся — храм Спаса на крови, как в Ленинграде на месте убийства царя Александра-Освободителя.

А почему называли себя цари так монотонно: Петры, Александры, Николаи?.. Так что «Вторыми» и «Третьими» себя приходилось уточнять. Правда, последнего цесаревича назвали Алексеем, но — и не вышло… Мало, что ли, русских имен: Сергей, Семен?.. Да, еще Иваны были — перед Петрами…

Но пора и позавтракать.

Корнфлекс с молоком. Кофе с медом. Поешь ты такое дома, в Москве голодной? Так что наедайся — в аванс… В животе и во рту — комфортно.

Юза Алешковского дочитал «РУРУ (Русская рулетка)»: как пьют самогон в деревне и на спор и на слабо всаживают в барабан пистолета одну пулю. Стрелялись Степан и участковый милиционер, а умер другой — Федя, просто от перепоя самогону..!

Ну и травлю давали обычную, Юзову, барочную.

А главная интонация (чувствую) — ликование человека, который вышел на счастье, дорвался до нормальной жизни — и лично счастлив. Как и я: я ведь тоже дорвался до живой вагины, до любимой жены, до нормальной семьи, чего уж и не чаял! И все — ликую: «Ликуй, Исайя!» — моя главная интонация. Потому и восписываю этот быт и будни счастливого на Руси человека — как чудо и невидаль и небываль. И право чувствую так писать — такие «жизнемысли».

Но вон и Юз миниатюры в китайско-японском стиле милые выдает:

«В холодном нужнике императорского дворца

размышляю о совершеннейшем образе домашнего уюта.

Зимним утром, в сортире,

с шести до семи,

присев на дощечку,

уже согретую фрейлиной И,

газетенку читать,

презирая правительственную печать, и узнать,