Как я ловил диких зверей

Малаец любит говорить загадками и притчами, и больше я ничего не мог от него добиться. Я чувствовал — он хочет дать мне понять, что, хотя Тунку-Хасана здесь нет, мне следует его остерегаться. Человек, хорошо знающий малайцев, мог бы заподозрить, что мне грозит опасность быть отравленным. Слуга малаккского принца подсыплет мне в пищу яду или толченого стекла, или рубленых бамбуковых волосков. Но этого я не боялся. Мой бой отдал бы за меня свою жизнь, а кроме пищи, приготовленной его руками, я нигде ничего в рот не брал, за исключением обедов у Тунку-Безара, который разделял со мной кушанья, приготовленные для него лично. Помочь себе я никак не мог. Восточная интрига — это колеса в колесах. Я не хотел впутываться в интригу, решив добиться полного доверия со стороны султана. Я принял перстень от Тунку скорее как знак дружеского расположения, чем как предостережение.

Когда дорога была закончена (она достигла ярдов ста пятидесяти длины, то есть длины небольшого городского квартала), султана катали по ней в рикше, или же он гулял пешком в сопровождении свиты под большим желтым шелковым зонтиком.

В первый же день, как повели слонов утрамбовывать дорогу, случилось воровство. Это напомнило мне мою цирковую жизнь: был такой случай, что шайка воров, сговорившись с содержателем цирка, шарила по домам, в то время как весь городишко глазел на цирковой парад… Молодой туземец, пользовавшийся славой большого ловеласа, проник в пустой дом и украл какие-то драгоценности. Его поймали с поличным, поэтому сомнения в его виновности не было. Его привели на место, где совершались казни, — песчаную косу, где два года спустя должен был стоять мой дом, — его правую руку положили на дубовую плаху и отрубили ее у кисти одним ударом паранга. Култышку руки окунули в горячую смолу… Потом он с воем кинулся в реку. Крики и смех провожали его, пока он не уплыл из виду.

За первое воровство тут отрубают правую руку, за второе — левую ногу, за третье — левую руку.

В моих беседах с султаном я пытался объяснить ему наш способ суда с присяжными, старался я объяснить это и Тунку-Безару. Боюсь, что это мне не удалось.

— Человек украдет, а присяжные его оправдают, — сказал принц, — и он с ними поделится.

Единственным затруднением для него представлялось — как это преступник будет делиться с двенадцатью лицами.

Во время моего пребывания в Тренгане произошло одно убийство. Китаец и малаец вдвоем убили старую тетку китайца с целью грабежа. Они оставили ее, думая, что она уже мертва, но в ней еще теплилась жизнь, и она успела сказать подоспевшему соседу, кто были ее убийцы.

Они бежали в джунгли. Но ночью джунгли страшнее палача. Они держались на окраине; их поймали, привели и доставили на место казни. Малайца заставили сесть на корточки. Руки его привязали назад к столбу, помещавшемуся за ним, и длинный меч рассек его правое плечо до сердца. Это сделал тюремщик. Китайца повесили.

Громадная толпа взрослых и детей глазела на это. Они были совершенно равнодушны к зрелищу страданий.

Я должен сказать, что это была последняя публичная казнь в Тренгане. Больше за воровство не отрубали ни рук, ни ног. Никакого эдикта в отмену закона не было издано; но Тунку-Безар решил, что преступнику — вору или убийце — лучше не жить. И отдал частное распоряжение — убивать на месте всякого преступника, который убежит в джунгли (как это всегда бывало) и там будет пойман.

Может быть, этот способ наказания был лучше, чем пытки в присутствии глазеющей толпы, но все же я почувствовал, что проведение цивилизующих влияний в Тренгане было чем-то вроде моего долга по отношению к этой стране. Я хотел постепенно подготовить к этому султана и, выражаясь фигурально, впустить в Тренгану света и чистого воздуха. Но я был бессилен: Тунку-Хасан вернулся в Тренгану.

У каждого из малайских принцев есть своя свита, исполняющая роль тайной полиции. Ни у кого не было больше преданных слуг, чем у Тунку-Безара, и он всегда был осведомлен обо всем, что происходило кругом. Свои сведения он теперь решил сообщить мне. Он перестал говорить загадками. Тунку-Хасан через своих приспешников повлиял на султана, чтобы тот отложил всякое решение по поводу оловянной концессии. Даже если бы я хотел довести дело до конца, мне это теперь не удалось бы. Тем временем Хасан собрал группу китайцев, за которыми стоял китайский капитал. Он собрал достаточно денег, чтобы оплатить какую угодно концессию, если только султану угодно будет дать ее. Его поддержали по крайней мере полдюжины других младших принцев. Один только Большой Принц был за меня. Он посоветовал мне пойти к султану, объяснить ему положение дела и потребовать от него ответа сейчас же. Он сказал:

— Если человеку дать слишком много времени, он заснет. И кто знает, что ему приснится. Хасан влил много лжи в его уши. Теперь он поет ему о перстнях, бриллиантовых пряжках и дожде долларов от китайцев. А сам Хасан хочет только одного: добраться до кокосового ореха, чтобы высосать из него все молоко. Ступай, туан!