Как я был волком

Моросить перестало. Едва мы обрадовались, дождь издевательски хмыкнул и прекратил притворяться, ливануло как из ведра. Теперь каждый шаг давался с трудом. Единственная задействованная рука срывалась, соскальзывала, утопала в превратившейся в месиво почве, лицо тыкалось в грязь. Ноги едва вытаскивались, проваливаясь под собственным весом. Иногда подгибались. Я полз на коленях. Локти тоже периодически подламывались, бросая тело на мокрую поверхность. Хорошо, если не на камень. Ладони, локти и колени сочились кровью. Представляю, каково Томе, с такими же неимоверными усилиями продвигавшейся рядом. Под ней чавкала дождевая жижа, отбирая последние силы. Смотрик придвинулся к Томе, предложив плечо. Коренному обитателю стаи, ему, казалось, все было нипочем. Тома с благодарностью оперлась. Но быстро идти они не могли, и чей-то рык положил конец джентльменскому поступку парня.

Отягощенная пищей и детьми, которые отныне стали детенышами, стая двигалась весь день. Добравшись, наконец, до родной пещеры, откуда еще не выветрился запах захватчиков, человолки без сил рухнули по своим местам. Здесь было тепло. А поскольку тепло… Не допроситесь. Опередив благодарно настроенную Тому, я рыкнул Смотрику на его угол. Пусть учится отделять блажь от благотворительности.

Утром вожак не поднял стаю. Он спал. Или делал вид, что спит. Ему не было дела ни до всех нас, ни до еды. Остальные ходили вокруг сложенного мяса, дышали его запахом, бестолково давились слюной.

Мы с Томой употребили появившееся время на отмывание в подземном ручье. Пот, грязь, въевшиеся потеки крови. Я больше напирал на тело, Тома беспокоилась за голову: две неутомимые пятерни промывали волосы, драили песком, расчесывали и снова мыли. Далее по кругу и до бесконечности.

Пока Тома стояла на коленях у низкого русла ручья, я, быстро помывшись, охранял подходы. Лучше проблемы предотвратить, чем потом решать. Плавали, знаем.

Вожак пришел в себя к обеду. Бугрящиеся конечности медленно приподняли тело. Зубы-клыки вонзились в никем не тронутое мясо. Некоторое время доносился лишь громкий чавк, перемежавшийся не менее громким кваканьем всеобщего сглатывания. Потом перепало остальным. К вечеру стая спустилась к ближайшему лесу за кореньями. Для нас с Томой это было счастьем.

– У меня ощущение, – ковыряясь в земле, шепнула Тома, все еще размышлявшая о дружественной волчьей стае, – что человолки – выкормыши тех волков.

– Согласен. Мы присутствовали на встрече родственников. А первым мауглей мог стать ребенок с причала, оставшийся без родителей. Пару себе он мог украсть в деревне.

– Или она тоже была с причала, – донесся вздох.

– Как они наращивают численность, мы вчера видели. – Я с отвращением покосился на новых «сородичей». – Жаль, затылки гривами прикрыты, татуировок не видно. Сразу отличили бы, кто деревенский, кто местный.

– У высокородных тоже нет татуировок, – напомнила Тома.

– И у пришлых, типа нас с тобой, – дополнил я.

– Значит, не узнать, кто откуда.

– У Смотрика есть татуировка?

– Нет, – мгновенно ответила Тома.

Ага, проверяла. Значит, одно из трех. Ладно, забудем.

Ужин кореньями был паршивенький, но он был. Уже счастье.

В пещеру вернулись поздно. Постепенно все утихли. Даже маленькие дети. Усталость брала свое.

Ночь выдалась холодной. Дул ветер, завывая в каменных проходах, по телам скользил зябкий сквозняк. Поворочавшись, Тома придвинулась к моей спине.

– Насчет Смотрика даже не заикайся, – упредил я вопрос. Или предложение. – Переживет.

– Я вообще молчу, – с укоряющей обидой выдала Тома.

– Кстати…

– Когда ты говоришь «кстати», обычно оказывается совсем некстати.

– Я же не специально.

– Ладно, чего?

– Не переименовать ли его в Лизуна? Хотя, только начни, вдруг придется и дальше…

Ответом стал удар коленом под зад, отчего я чуть не поперхнулся.

Посмеявшись, я пожал Томе руку.

– Прости. Пусть остается только Смотриком, мне так спокойнее.

Новый пинок прилетел в заранее подобравшуюся ягодицу. Уже не такой сильный, больше для проформы.

– Все, молчу, как рыба об лед. Хотела бы сейчас рыбы?

Меня настиг третий пинок.

Полежали молча.

– Красивых снов, – наконец, прошептала Тома, тепло устроившись и подарив тепло мне.

– И тебе красивых.

Я в очередной раз оценил местное ночное пожелание. Не покоя, как на родине, не добра, как в западных странах, а красоты.