Как я был в немецком плену

К вечеру я совсем обессилел; санинструктор Федоров, измерив мне температуру, нашел, что она упала до опасного уровня – ниже 36 градусов. Я совсем не хотел есть, во рту сильно горчило, всё время мучила жажда, с головы клочьями лезли волосы. Лейтенант Кирпичёв приказал Федорову отвести меня с необходимыми сопроводительными бумагами и приехавшего с нами раненного бойца, которому стало хуже, в полевой госпиталь, находившийся недалеко от нас. Там мы застали страшную картину: внутри палаток и вне их сидели и лежали на земле раненые, везде были лужи крови, грязь и человеческие испражнения. Увидев эту обстановку, я решил, что ни за что здесь не останусь, да и Федоров сказал, что из-за переполненности госпиталя меня – обычного больного, не нуждавшегося в хирургической операции, принять не могут, но дали с собой немного хинина.

Мы вернулись в часть почти ночью. Меня радостно приняли обратно и отправили спать в какую-то хату с разбитыми стеклами. Кирпичев настоял, чтобы я выпил 100 граммов водки, закусив сухариком и кусочком сала. Я выпил с сахаром кружку горячего и крепкого чая, вскипяченного в котелке над костром. Утром 21 мая мне стало гораздо легче, появился аппетит, настроение улучшилось.

Глава XV

21 мая после завтрака лейтенант Кирпичёв приказал нашему орудийному расчету сменить в первом огневом взводе второй расчет, уже находившийся двое суток на боевом дежурстве. Я, как всегда, сел в «кресло» второго наводчика. В то же время смененный боевой расчет приступил к рытью нескольких длинных и глубоких укрытий, а также индивидуальных защитных окопов. Имелось в виду, что при налетах и минометно-артиллерийском обстреле все, кто находился у пушки, могли бы спрятаться.

Мы были твердо уверены, что для немцев не осталось незамеченным скопление в Лозовеньке и вокруг села наших отступающих войск, особенно пехоты, танков и другой боевой техники. Самолеты немцев вот-вот могли начать налеты, пользуясь ясной погодой и полным отсутствием нашей авиации. Немецкие пилоты, конечно, знали и о слабой эффективности наших зенитных батарей. К тому же зенитчики, как я уже упоминал, не имели достаточно орудий и боеприпасов, в т. ч. снарядов, способных полностью разрушить или воспламенить обстреливаемый объект.

Примерно в 9 утра, когда мы только-только закончили очистку ствола пушки, появилось около 15 немецких бомбардировщиков-штурмовиков и самолетов других типов. Они резко снизились и начали атаку. Пикируя, как обычно, с громким ревом сирен, самолеты на бреющем полете обрушились на плохо замаскированные автомашины и на окопы. Они сбрасывали небольшие осколочные и зажигательные бомбы и поливали нас струями пуль.

Наше орудие и пушка второго огневого взвода, которыми на этот раз командовали оба взводных командира – Кирпичёв и Алексеенко, быстро открыли огонь по целям в основном короткими очередями. Нас поддержали зенитчики другой батареи, по-видимому, относившейся к 198-й отдельной танковой бригаде и расположенной на противоположном конце села. Повела огонь и еще одна батарея, стоявшая далеко в поле где-то южнее Лозовеньки. Стали стрелять из винтовок и карабинов орудийные расчеты, свободные от пушек, а также другие военнослужащие. Начался оглушительный грохот от стрельбы и взрывов бомб, поднялась страшная пыль, застилавшая глаза.

Пули несколько раз просвистели рядом с нашей пушкой, однако никого не задели. Не пострадало и второе зенитное орудие, но около десятка хат и дворовых построек, крытых в основном соломой, загорелись от зажигательных бомб. Сквозь грохот послышались стоны раненых и причитания женщин. Громко замычали коровы, завизжали свиньи, заблеяли овцы и козы, закудахтали куры и зогоготали бродившие возле речки гуси. Налет авиации длился около 15 минут, а мы постреляли по самолетам не более 10 минут, экономя снаряды. Ни одного самолета сбить не удалось. Потери убитыми и ранеными от воздушного налета понесли главным образом пехотинцы. Но среди пострадавших оказались также местные жители, не успевшие спрятаться в погребах или в подвалах. Нас немного утешило то, что никто из личного состава батареи не получил даже маленькой раны.

Когда все стихло, к нам подошел командир батареи старший лейтенант Сахаров, напомнивший нам о необходимости экономить боеприпасы и вести огонь более точно. Комиссар батареи политрук Воробьев, наоборот, вел себя со всеми очень участливо, нашел для каждого много хороших, теплых слов. Он сказал мне, что знает о моем вчерашнем посещении госпиталя и нежелании остаться там. Он поинтересовался моим самочувствием и пожалел, что из-за сложившейся ситуации мы не можем заняться выпуском «Боевых листков».