Как я был в немецком плену

Пока мы беседовали, ко мне подошел сосед по палате и сказал, что меня дожидается главный врач Соколов. Соколов сидел на стуле возле моей кровати. Я извинился, что заставил его меня ждать. Врач поинтересовался моим самочувствием, осмотрел опухоль, дал мазь и показал, как смазывать больное место. Он попросил делать это трижды в сутки. Затем он предложил выйти с ним из палаты. Мы сели на скамейку за бараком и продолжили разговор. По словам Соколова, моя болезнь не тяжелая и особого лечения, очевидно, не потребует. Через неделю, как он полагает, я буду почти здоров. Сказав это, он поинтересовался, кто я такой, что делал до войны, где воевал, как попал в плен. А главное, его интересовало, что за люди у нас в команде – нет ли в ней желающих записаться в РОА. Такое поведение Соколова меня явно озадачило и, как потом выяснилось, неспроста.

…Когда стало темно, санитары закрыли окна барака маскировочными щитами и включили свет. В 23 часа его выключили, но все еще долго вели разговоры. Мне рассказали, что данный госпиталь предназначен для лечения травмированных и раненных на работе или в лагерях военнопленных, в основном советских. В нем еще в Первую мировую войну находились на лечении российские военнопленные. Недалеко от Шморкау есть большое братское кладбище, где похоронены умершие здесь в 1914–1918 годах, и там установлен памятник, сооруженный оставшимися в живых.

…Скоро выяснилось, что в нашей палате есть еще двое пленных из Каменца; один – из рабочей команды, дислоцирующейся в Визе, пригороде Каменца, а другой – работавший на стекольном заводе. По их рассказам, в каждой из этих команд находится примерно столько же людей, как в нашей команде № 1062, но условия жизни и труда у них значительно хуже, особенно на стекольном заводе. Там пленные не могут организовать дополнительно съестного. Кроме того, им приходится работать возле горячих плавильных печей и дышать вредной шихтовой пылью и копотью. Прибавки к питанию за работу во вредных условиях мизерны. По существу, эта рабочая команда является штрафной. Фельдфебель Хебештрайт периодически отсылал туда провинившихся или неугодных ему пленных.

18 июля мне исполнилось 22 года. Этот день прошел прошёл у меня очень скучно: нечем было заняться, кроме как спать или просто лежать в палате, ходить по территории госпиталя, наблюдая за жизнью местных жителей. Очень хотелось есть, но ничего, кроме скудной казенной еды, не предвиделось.

В этот день единственным хорошим событием стало предложение одного из «земляков» постричь мою изрядно заросшую голову. Он усадил меня в умывальнике на стул, укрыл плечи маленьким полотенцем и постриг «под польку».

К этому времени во все палаты принесли несколько последних номеров власовской газеты «Заря», которые до наступления отбоя удалось просмотреть и мне. В них коротко упоминалось, что «доблестные немецкие войска ведут успешное наступление на Курском выступе», где в районе Прохоровки произошло очень большое танковое сражение, в котором большевики якобы понесли огромные потери в танках и живой силе.

В воскресенье после завтрака я увидел, что возле проходной собирается группа пленных с ведрами, лопатами и другим инвентарем. Переводчик группы предложил мне присоединиться к ним: они собирались полить цветы и подправить цветник на братском кладбище русских военнопленных времен Первой мировой войны. Я не раздумывая: согласился.

Через час с небольшим, преодолев примерно пять километров, мы были на месте. Братская могила была засажена цветами, ее обрамляли два ряда деревьев, а в центре стоял обелиск из серого гранита. На обелиске виднелось изображение Георгиевского креста, посредине российский герб с двуглавым орлом и короной, а ниже – надписи «1914–1916» и «Господу возвышу печали моя». На гранитном основании обелиска было начертано: «Русские пленные – своим товарищам». На обратной стороне обелиска две последние фразы были воспроизведены по-немецки. Увиденное потрясло меня до слёз.

Мы пропололи сорняки на могиле, подправили её лопатами и полили цветы. Мне снова довелось побывать на этой могиле 10 августа 1978 года с супругой Катей и дочерью Наташей.

Когда я возвращался в палату, меня догнал мой лечащий врач. Он сказал, что я не должен был без его разрешения покидать территорию госпиталя и тем более заниматься физическим трудом, ведь болезнь еще не прошла и может обостриться. Пришлось извиниться перед врачом и пообещать ему строго выполнять его предписания. Наконец вечером 29 июля врач разрешил мне со следующего дня ходить на работы вне госпиталя.