Как я был девочкой

Он первым кинулся в сторону пропавшей Томы, то есть туда, откуда прибыл одессит.

— Смотрите! — замер я на миг, указывая на дерево с водруженным над верхушкой флагом.

Флаг сползал, стягиваемый снизу кем-то невидимым.

— Капец на холодец, — пробормотал Шурик.

— Как раз там, — подтвердил я затейливую мысль нашего Цицерона, — прямо.

Быстро перебирая всеми конечностями, наша тройка ринулась вперед.

Потом донесся лай. Дикий. Грозный. Беспощадный. Многоголосый.

Глава 3

С круглыми от страха глазами из кустов мчалась Тома. На ней была одежда: широкие штаны по щиколотку, облегающая жилетка на тесемках. Все невыносимо серое, потертое. В руках — ворох тряпок. Одежда для нас. Украла?!

Собачьи рык, рёв и лай неумолимо приближались. Десятки злобных голосов раскатывались по долине, от бьющих по нервам низов уши сворачивались в трубочку.

— Помогите! Ой, мама. — Тома споткнулась, ноги повело, она едва не упала.

Треск веток под голыми ступнями сменился шорохом разлетавшегося сена.

— Мы рядом! — прогрохотал Малик во всю силу легких.

Бег на карачках по пересеченной местности, которая проваливается под тобой как болото, не мой конек, и я безнадежно отстал. Зато Шурике взбурлила смесь паники с совестью, и он обогнал даже загорелую гору мышц, что проламывала пространство сверхзвуковым бульдозером. Одессит же словно катился: пухленький, сосредоточенно-взъерошенный и неудержимый.

Из кустарника вырвалось первое исчадие ада — на сенохранилище впрыгнул пятнистый волкодав с меня размером. Истекавшая слюной пасть оскалена, в глазах — жажда убийства.

— Фу! — заорал Малик.

— Сидеть! — внес лепту одессит. — Чужие!

Команды, дрессурой доводимые до автоматизма, не сработали. Не домашняя собачка. И не сторожевая. Может, пастушья? Где же пастух?

— Уберите собаку! На людей кидается! Загрызет же! — тонко и звонко завопил я.

Вместо ответа из леса выплеснулась еще пара чудищ, а на подходе, судя по звукам, минимум дюжина.

Пес бросился на Тому, когда она почти добралась до нас. Клацнули клыки, замерло сердце. Девушке повезло, трофей — только штанина.

Пушечным ядром пронесся Малик последние метры, но Шурик уже кинулся на собаку, как вратарь на мяч, и окрестности взорвались его воплем: клыки рвали новую добычу. Дрожащая Тома повисла на мне:

— Ой, Чапа…

Еще слез не хватало. Неуместные объятия взвинтили адреналин до предела. Даже до запредела, если так можно сказать. А и нельзя — без разницы, ведь было именно так.

Прижав и чмокнув в щеку, следующим движением я оторвал девушку от себя:

— Закопайся. Чем глубже, тем лучше.

— А ты?

Ее руки уже рыли внушительную яму. Молодец, девчонка, не пропадет.

— Оденься! — прилетело мне вдогонку, когда Тома осознала ситуацию.

Вот и хорошо. Поздравляю с возвращением в реальный мир.

Отчаянно труся, я выдвинулся в сторону битвы и понял, что опоздал. К сожалению и к счастью. Шурик баюкал порванную руку и жутко выл на пределе слышимости, его сидящее тело мерно раскачивалось. Дергались в конвульсиях растерзанные до костей ноги, выставленные вперед. Абдул-Малик (совесть не позволяла назвать сейчас просто Маликом) весь в крови и шерсти, своей и собачьей, натягивал принесенные Томой штаны.

— На! — Ко мне прилетела охапка оставшихся тряпок.

Поскуливавшая горка мяса с перебитым позвоночником валялась в стороне: старалась то ли уползти, то ли, наоборот, продолжить драку. При всем желании не могла ни того, ни другого. Еще одна признаков жизни вовсе не подавала. Третья хрипела свернутой головой с выдавленными глазницами.

— Как?! — Мозг отказывался верить увиденному.

— С трудом.

Большего я не дождался: целая свора таких же созданий с шумом вывалилась из леса. Участь сородичей их не смутила, они почуяли кровь. Нам осталось жить с полминуты.

Штаны из дерюги на тесемочках оказались безразмерными. Пуговицы, молнии, липучки и застежки отсутствовали как класс. Тканью легкой жилетки, подобной Томиной, я хотел перевязать Шурика.

— Не успеешь, — бросив быстрый взгляд, сказал Абдул-Малик. — Одень.

Подумав, он добавил:

— И закопайся.

— Нет. — Я накинул жилетку и принял боксерскую стойку.

Горцу это понравилось.

— Руки-ноги не жалей, — донесся тихий совет. — Жизненно-важные органы защищай, в первую очередь голову. И не забывай про девушку, брат, если что — кроме тебя ей никто не поможет.

Подражая собакам, он опустился на четвереньки, из глубины горла родился глухой рык, и Малик ринулся на наступающего противника.

Первый ряд вскочивших на сено тварей остановился в недоумении. Что-то свирепое и страшное неслось на них, и оно не боялось, а угрожало. Этот язык они понимали. Смерть. Пусть не всем, но всем, до кого дотянется, пока остальные превосходящими силами будут глодать еще живые косточки. Смерть во плоти. Они чувствовали ее запах.

И собаки отступили. Свора метнулась назад, в кусты, в ужасе от такого близкого, жуткого, неминуемого конца.

Абдул-Малик остановился на границе сена и высоких кустов. Словно обозначил территорию. Территорию смерти.