Как я был девочкой

— Они не проживут и суток, — неожиданно подал голос один из копейщиков.

Гордей одарил его взглядом, заставившим споткнуться. Кажется, по возвращении у бойника будут проблемы.

— Царевич свое слово держит? Исполнять.

Точка поставлена. Я обреченно глянул на Малика. Тот в меру возможности развел руками, получилось, естественно, только локтями. За наши жизни он рискнул бы побороться хоть с дьяволом, но рисковать всем за чужие? Тома снова хлюпнула носом.

Бойники размотали веревку, обреченных толкнули друг к другу — как последнее утешение, ведь иных указаний не было. Связанную в последнем объятии парочку положили на траву. Каждый знал: не пройдет и дня, если не часа, как их найдут собаки. Точнее, волки, так теперь нужно говорить.

Мы понуро двинулись вперед. Не оглядываясь.

Бойники ступали неслышно, только копыта глухо стучали, вбиваясь в почву, да мы с Томой ломились сквозь зелень подобно бронетранспортерам, решившим срезать путь через торговые ряды деревенского рынка. Сто шагов… двести…

Скорбную тишину нарушил я. Криком.

— Где восьмой?!

— Стоп! — скомандовал Гордей.

Процессия замерла.

— Ты нарушил слово! — накинулся я на царевича, едва сдерживая предательские детские слезы. Ноги запутались в тапках, губы в паузах сжимались и дрожали. — Даже из милости ты не имеешь права убивать их! Хоть маленький, но у них был шанс!

— Шанса не было, — буркнул Малик, в свое время внимательно отследивший действия вязальщиков.

Взгляд царевича ошалело пробежал по отряду.

— Вы, четверо, — покрытая металлом ладонь ткнула в носильщиков Шурика, — быстро назад.

Не договорив, Гордей сам развернул коня. Мы с Томой рванули за ним, и нас никто не удерживал.

Глазам предстала картина: Гордей гарцевал вокруг окровавленного тела бойника, нанизанного на копье, вставленное в ямку. Маска-колпак валялась далеко за деревьями, бородатая голова безвольно болталась. Балахон был задран по шею, отчего почти не пострадал. Штаны в одежде павшего воина не предусматривались, их заменяла юбка вроде шотландской, только одноцветная.

Парочка исчезла. Из травы любопытными змеями торчали обрывки веревки.

— Кто это? — надменно бросил царевич подбежавшей четверке.

Один из бойников приподнял свешенную голову за волосы.

— Третьяк с Понизовки.

— Молодец, казенное имущество не испортил, семью не потревожу. Снимите.

Бойники поняли его правильно. Не как я. Их усилиями один из мешков принял в себя чуть окровавленную вещь — бережно стянутую и заботливо свернутую; лишь после этого было выдернуто древко с обтекающим наконечником. Оставшееся тряпье тоже не забыли.

— Не понимаю. — Тома схватила Гордея за стремя. — Что произошло?

— Освободил, стервец. Вернуться после такого не мог, бросился на копье.

— Какое самопожертвование… — Томины глаза застило влагой. — А мы…

Бойник, вытиравший копье, небрежно бросил:

— Это Ивкин батька. Я тоже с Понизовки. У них единственная дочка была.

— Беглецов искать не будем, — решил царевич, покосившись на меня. — Волки найдут. Во всяком случае, я слова не нарушил.

Он повернул коня назад.

— А похоронить? — не удержался я.

Гордей поиграл желваками, глаза на миг сыграли в прятки.

— Похороните, — упало нехотя.

Обобранное догола тело взяли за руки-ноги и привалили к дереву. Голова осталась свешенной на грудь, а сложенные ладони упокоились на животе. Сверху накидали веток.

Вот и вся церемония. Раздалась команда:

— Возвращаемся.

Могу ошибаться, но, по-моему, похоронная команда посмотрела на меня с благодарностью.

Да, здорово быть ангелом. Даже царевич не мог сказать «нет». Ангельские права меня полностью устраивали, осталось выяснить, каковы обязанности. Не здесь ли собака… извиняюсь, волк зарыт?

Глава 7

В оставленном лагере ждал сюрприз.

— Он же черт, — оправдывался бойник, отирая разбитое лицо. — Как сиганет… Лбом — в нос. Я и вырубился.

Ни маски, ни балахона на нем не было. Ничего, включая портупею с ножом и дубиной. И копья. И мешка с провиантом. Только рубаха и юбка — как на самоубившемся. Видимо, это особенности местной моды.

Малик сбежал. Еще два копейщика потирали зашибленные места. Все были живы и в меру здоровы.

— Черт. Одно слово — черт! — твердили они.

— После этого, — царевич мотнул головой на устроенный разгром, — думаете, я еще раз нарушу закон, сохранив жизнь ему? — тяжелый взгляд остановился на Шурике.

Я достал нож и молча приладил к недавней ранке. Кожа горла под острием страшно ныла. Чесалась. Не уверен, что хватило бы духу решиться. Но что-то толкало. Какая-то лютая неприязнь к происходящему.

— Ты слишком мало ценишь свою жизнь, — свысока (во всех смыслах) бросил царевич.

— А ты чужую.

В ответ с коня раздался переполненный яростью вздох.

— Ладно, — донеслось через некоторое время — До башни. И забыть вас, как страшный сон. — Гордей прикрикнул на бойников: — Подъем! Ты, раззява, надень вещи Третьяка, ему больше не понадобятся. Вперед!

Дорог в лесу не наблюдалось. Даже тропиночек. Мы тащились меж деревьями, ломая мелкие заросли и обходя крупные. Неужели здесь никто не ходит? Но где-то же ходят? Интересно, где.