Как если бы я спятил

— Можно, Беньямин. Только я не знаю, захотят ли они получить твое послание. Но написать ты, безусловно, можешь, и я готов тебе в этом посодействовать. Во всяком случае, я хотел бы прочитать то, что ты напишешь, а затем переговорить с адвокатами. Они выяснят, куда направить письмо, и тебе останется только надеяться, что оно дойдет до адресата. Хорошая идея?

Я не знаю, хорошая это идея или нет, но киваю. Поля за окном поезда помогают мне собраться с мыслями и начать сочинять письмо.

93

По возвращении в больницу я прошу побыстрее отвести меня в мою комнату. С блокнотом Марики я опускаюсь на пол и сажусь по-турецки, и спотыкаюсь уже на обращении. Уважаемая… нет. Дорогая… Боже, нет.

Привет, Иммеке,

Я пойму, если ты не станешь читать это письмо, и могу вообразить, какое отвращение ты испытаешь, если все-таки его прочтешь. В любом случае я хотел бы тебе признаться, что я бесконечно сожалею о содеянном.

Я чудовище. По крайней мере в твоих глазах, и сейчас это самое важное. При одной лишь попытке представить себе, какое зло я тебе причинил, мне становится ясно: то, что я наделал, никогда не исправить.

Свою вину я буду нести на себе до конца своих дней. Пока не сломлюсь под ее тяжестью. Моя жизнь уже никогда не будет прежней. Отныне она будет пронизана раскаянием, стыдом, виной и страхом.

Я бы все отдал, чтобы хоть как-то тебе помочь. Если у тебя есть что спросить, напиши мне, и я постараюсь ответить.

Скорблю и сожалею,

Беньямин

Закрывая свою шариковую ручку, я понимаю, что из затеи с письмом ничего не вышло. Зачем, собственно, я пытаюсь ей что-то написать? Осознание вины всегда приходит с опозданием. Это мое осознание, и потому это скорее письмо самому себе.

Я читаю его еще раз, только теперь снизу вверх, абзац за абзацем. Мое собственное имя становится обращением.

Я не могу исправить то, что разрушил, но мне необходимо жить дальше, и я захлопываю блокнот, как книгу.

XIII

94

Сегодня день переезда. И я начинаю его с того, что прыгаю на радиобудильнике. Это наш последний номер. Не то что бы я больше не желаю быть разбуженным, но «Seiko» больше мне не союзник. С треснутым дисплеем он исчезает в мусорном мешке, забитым разным хламом, не нужным ни мне, ни другим пациентам.

Вчера я уже попрощался со своей группой. Я заказал для них еду из китайского ресторана, торт-мороженое и взял напрокат фильм. К счастью, это было формальное прощание; во время десерта половина народу вообще забыла, по какому поводу пир. Я получил открытку «Удачи» с одиннадцатью подписями. Пять из которых были сделаны одним и тем же почерком. В общем, прощаться оказалось не так уж трудно.

Тем более что прощание все равно не окончательное. В ближайшие недели я должен буду захаживать сюда на час-другой. Доктор-неумейка останется моим психиатром. Это мне на руку, ведь тогда я смогу иногда болтать с Марикой или с Франком.

С тех пор как я с головой погрузился в свое излечение, я шел на поправку семимильными шагами. Сейчас мне кажется, что именно моя настенная роспись способствовала быстрому решению по моему освобождению. Ее постоянно упоминали в разных оценках и отчетах.

Все мои пожитки умещаются в одну картонную коробку, которая, собранная, уже стоит в углу гостиной. По заведенному ритуалу, я приступаю к последнему прощальному кругу. Лично я бы в один присест оторвал пластырь, чтобы не продлевать боль.

Сначала я поднимаюсь на второй этаж, в ателье Изабель. Она, разумеется, устроила целый спектакль. Из-за широкой розовой юбки, которую она надела, кажется, что она заблудилась в шкуре, содранной с розового слона. Когда она в третий раз меня обнимает, пытаясь затянуть в свой мир, я почти могу поклясться, что ее рука у меня между ногами.

При финальном «не прощай, а до свидания» она вручает мне статуэтку розового Будды.

— Если поставишь его лицом к двери, он защитит тебя от нежеланных гостей.

С этой мыслью я отваживаюсь сказать ей последнее «до свидания» и, пообещав сдержать слово, получаю разрешение удалиться.

95

Этажом ниже располагается слесарная мастерская. Для начала я отдаю честь шефу. Он должен знать, сколько солдат у него осталось. Меры безопасности превыше всего. Усы шефа выпаливают последний жизненный урок. Номер триста двадцать пять:

— Приступая к чему-то новому, семь раз отмерь и один раз отрежь! Халтуры никто не терпит.