Как дневник. Рассказы учительницы

Когда-то в детстве я любила петь. Но мое пение услышал папа. У папы был абсолютный слух. Он даже играл в оркестре на балалайке. Хотя и был учителем русского языка. Папа услышал, как я пою, и сказал: «Закрой рот и не мучай мои перепонки!» Я, послушная девочка, закрыла рот. И больше никогда не пела. Ни при папе, ни без папы. Пер хотел изменить ситуацию, потому что учителя должны петь. Но я все время думала о том, что и у Пера абсолютный слух. И он мне так нравится, а я вдруг начну терзать его барабанные перепонки. Так что запеть у меня не получилось.

Но здесь, при проверке на доверие к жизни, Пер оказался неправ. На мой взгляд, он сплоховал с выбором теста. Не продумал сопутствующих факторов. Кого он поставил меня ловить? Людиного мужа? Если Люда вышла за этого типа замуж, то, наверное, просто обязана падать с любой высоты в его направлении и рассчитывать, что он ее поймает. Он же не хочет жить с женой-инвалидом? Но при чем тут я? Мне Людин муж ничем не обязан. К тому же мы с Людой как-то неправильно конкурируем в этой поездке. Мало ли что в связи с этим придет в голову ее мужу?

А другой? Мне пришлось довольно резко дать ему понять, что командировочные романы — в частности, с ним — не входят в программу моего пребывания в Швеции. И теперь он будет меня ловить? А я буду испытывать доверие к жизни? Даже у таких гениальных музыкантов, у таких придумщиков школ, как Пер, бывают проколы. Например, по части оценки эротической составляющей жизни. Или мотивов, толкающих нас на демонстрацию своих возможностей.

А зачем мне лезть на тарзанку, скажите на милость? Это была какая-то особая тарзанка, развивающая чувство касательной. И Перовские школьники довольно лихо вычерчивали касательную в воздухе. Но для всех вновь прибывших взрослых «полет» заканчивался одинаково: они что-то неправильно рассчитывали — силу толчка или время торможения — и их самым беспощадным образом проволакивало по земле метров пять-шесть.

Ну, зачем мне нужно было именно в тот момент обдирать колени? Там же не было моих детей!

Ведь как работает механизм сосуществования с детьми? Ты едешь на лыжах, бежишь по хорошей, накатанной лыжне. Ты любишь бегать по накатанной лыжне, и потому бежишь быстро. А они — за тобой. Они еще не умеют так быстро, но они видят, что ты — впереди. И тоже бегут. А тут вдруг овраг. Неожиданный, непредсказуемый. Его не должно было быть, а ты не любишь кататься с горок. Ты часто падаешь, а это не очень приятно. Но дети бегут за тобой, и надо съезжать в овраг. Тогда ты делаешь вид, что всю жизнь только и делала, что съезжала в овраги. Съехать в овраг — это тебе раз плюнуть. Ты говоришь: нужно слегка наклониться вперед и немного согнуть колени, будто бы сел на стул. И зажать палки подмышками. И смотреть вперед. Тогда будет легко. После этого ты приседаешь так, чтобы чувствовать этот воображаемый стул, зажимаешь палки, как требуется, и съезжаешь — уверенно и спокойно. Будто это и правда раз плюнуть. И не падаешь — потому что нельзя. А потом кричишь снизу: «Давай!» И они съезжают за тобой. Кто-то, конечно, падает. Но это неважно. Ты говоришь: давайте тренироваться. Давайте штурмовать этот проклятый овраг, чтобы больше никогда его не бояться. Чтобы он не был для нас препятствием. И снова съезжаешь. И так до тех пор, пока не научишься кататься с горки. Под благовидным предлогом, что учишь кататься детей.

Если б здесь были мои дети, я бы на эту тарзанку, конечно, полезла.

А так перед кем мне было выпендриваться? Перед Людиным мужем? Или перед другим типом? Пера я своей отвагой вряд ли проняла бы. Для него это проза жизни. Короче говоря, мне не хватило стимулов.

Но я все это запомню — про пение и про тарзанки. И про шестое чувство.

* * *

В школу Пера ходят разные дети. Говорят, он собирает со всей округи детей наркоманов и проституток. Еще здесь учатся дети эмигрантов и матерей-одиночек.

И дети родителей, сдвинутых на идее свободы; эти платят полную стоимость. Школа-то частная. Существует за счет родительской платы и спонсоров.

И все эти дети, как оказалось, не прочь примериться к роли Ромео или Джульетты. Иными словами, они играют Шекспира. На импровизированной сцене. В тех самых развалинах, напоминающих рыцарский замок, которые своей экзотичностью поражают воображение случайного прохожего.

Развалины появились вопреки организационным расчетам Пера.