С того дня, как она созналась, он постоянно призывал ее вспомнить, что они были счастливы, – разве они не были счастливы? – но роман Лоррейн длился не один год, надеяться было не на что, дочь давно выросла, вместе их ничто не удерживало. А Фрэнк был виноват «в неполном выявлении своего „я“», что бы это ни значило, Лоррейн же, по умолчанию, была невиновна. Ее безмозглые братья научили ее идти напролом. В ее понимании победитель всегда прав, а побежденный прав быть просто не может.
Фрэнка передернуло, его терзала целая гамма нелепых и беспорядочных чувств к женщине, которая еще совсем недавно беспощадно изводила его, – женщине, чья смерть спасла его от надвигающегося оползня фраз «Ты сам виноват», «Я заслуживаю счастья», «Половина твоей пенсии принадлежит мне», «Я оставляю себе дом» и «Даже не думай об этом, Фрэнк, ты мне не подходишь».
Он тогда решил бороться. Теперь не придется.
А вот для него – да.
И он это знал. Чувство облегчения порождало стыд, как ни старался он от него избавиться.
Вот что он имеет против проклятых джинсов.
Ширан протянул Фрэнку салфетки:
– Фрэнк, вы в порядке?
– Все хорошо, – утирая рот, отозвался он. – Я в порядке.
Ширан кивнул.
– Нам нужно, чтобы вы каждый день присутствовали в зале суда, – заботливо проговорил он. – Адвокат защиты, Дин Вайнгартен, извиваясь, будто змеюка в траве, обрисует мисс Вайолет Пауэлл как впервые судимую хрупкую и наивную девочку из маленького городка, этакую заблудившуюся в лесу овечку.
Фрэнку всегда нравилась эта песенка: «Я маленькая овечка, что заблудилась в лесу…»
– Дин Вайнгартен считает, что у него тройной гандикап, хотя на самом деле у него, черт бы его побрал, все восемнадцать, ярко намалюет печальный образ молоденькой невинной мисс Вайолет Пауэлл, этакого полевого цветочка, развращенного слащавым мужланом, но мы им не позволим так поступить с Лоррейн.
О чем, к чертям, толкует этот Ширан? Фрэнк никогда не держал в руках клюшки для гольфа.
– Не правда ли, Фрэнк?
– Не правда ли – что?
– Позволим ли мы нечестному гольфисту и любителю трепаться так поступить с Лоррейн?
Решив просто отдаться во власть этой взбаламученной кем-то другим волны, Фрэнк отрицательно покачал головой.
– Чертовски верно, не позволим, – сказал Ширан. – Вайолет Пауэлл выпила алкоголя не меньше, чем сама весит, а потом села за руль. Она сама так решила, Фрэнк, и мы не дадим Дину Вайнгартену запудрить мозги присяжным – ровесникам Вайолет Пауэлл.
Фрэнк больше не слушал. В голове крутилась та песенка. Случалось, он, стоя у шлифовального станка и превозмогая боль в ступнях, напевал ее целый день: «Тот, кто позаботится обо мне…»[12] Лоррейн тоже любила ее, это был их свадебный танец. Текст, конечно, намекал на чувственное томление женщины, но у Фрэнка слова отзывались его собственным томлением, которое он, как теперь оказалось, не смог за все прожитые вместе годы выразить своей жене в достаточной мере.
Вернулась Кристи. Том нес ее сумку, напоминавшую розовое ведерко. У Лоррейн была такая же, только зеленая.
– Мы с вашим папой поговорили, – сообщил Ширан, снова вживаясь в роль. Или все же нет? Для него все-таки что-то значила эта работа – отправлять негодяев в места не столь отдаленные. – Вайолет Пауэлл забрала у вас маму, и мы позаботимся, чтобы она за это поплатилась.
– Папа, пусть она поплатится, – сказала Кристи, губы ее скривились.
И Фрэнк тогда сдался, уступил, дал слабину.
– Ах, дорогая моя девочка. – Он обнял ее.
Он утешал дочь, а она все плакала и плакала, но на самом деле она только этого и желала – своим тощим, вечно зябнущим телом утонуть в отцовских объятиях. Почему ему было так тяжело дать ей то, что она хотела?
К счастью, за три года тот день в кабинете Ширана немного стерся в памяти. Теперь же проявился вновь, яркий и реалистичный.
«Фрэнк, вы рады, что ваша жена умерла?»
Минуло три года, Кристи и Том сейчас ремонтируют дом в Нью-Гэмпшире, их когда-то разговорчивые мальчишки стали хмурыми тинейджерами, Фрэнк мается на заслуженном отдыхе, много воды с тех пор утекло.
«Фрэнк, вы рады, что ваша жена умерла?»
Вся эта мутная вода, которая утекла.
Но тут явилась Вайолет Пауэлл и вызвалась взять кошку.
Кто был тот человек в книжном магазине? Во имя всего святого, кто он такой? До чего же жестоко и внезапно на Фрэнка набросился собственный стыд, что перед глазами возник зал суда, присяжные и сострадание на их лицах, дочь рыдает, мать девушки дрожит, и его собственные сухие глаза, принятые за достоинство вдовца?