Как было — не будет

— Какую колбу? — не поняла Надежда Ивановна.

— Откуда я знаю, — Лена уже не в первый раз убеждалась, что мать ее не понимает, — это я к примеру сказала — колбу. Купят какой-нибудь аппарат, вольтметр, гальванометр, им это лучше известно. Между прочим, уроки у меня еще не сделаны.

— Так сиди и делай. — Надежда Ивановна обиделась на дочь: самая младшая, а ничего детского: как родилась директором, так им и осталась.

Лена была у нее четвертая, после троих сыновей. Родила ее, когда уже было за сорок. Рожала в отпуске, у родных мужа. Больница деревенская, маленькая, порядки нестрогие. Федор влез в окно, вгляделся в спящую дочку и пришел в восхищение:

— Директор! Вылитый директор.

Соседка Надежды Ивановны по палате расстроилась. Федор был выпивши, и соседке показалось, что он намекал на какого-то директора, в кого вышла лицом дочь.

— Как вам не стыдно, — сказала она, — жена ваша в муках ребенка родила и сейчас еще слабая и больная, а вы с такими подлыми подозрениями.

Федор Семенович не обратил внимания на ее слова и продолжал радоваться:

— У, какой мордатенький директор! Теперь, Надя, мы минимум год в полном его подчинении.

И действительно, что-то около года у Лены было это второе домашнее имя — директор, и все, кто слыхал, смеялись и считали, что оно подходит к толстой, обстоятельной девочке.

Лена училась во второй смене. Уходила из дома в час дня. Надежда Ивановна кормила ее перед уходом, ела сама и в три часа тоже покидала дом.

Два часа в сутки, с часу до трех, у Надежды Ивановны была собственная, принадлежащая только ей, жизнь. Правда, в эти часы она мыла посуду, иногда прокручивала в стиральной машине белье, прибирала в комнатах, но все равно это были самые свободные, самые молодые часы в ее жизни. Она включала приемник и подпевала, если передавали знакомую песню. Иногда даже танцевала по дороге из комнаты в кухню, поглядывала на себя в большое зеркало, выселенное за мутные пятна из спальни в прихожую.

Иногда заходила соседка Марина с верхнего этажа, и они говорили о жизни, которая только у тех сейчас плохая, кто ноет или давится завистью.

— Икра им, видите ли, дорогая, — говорила Надежда Ивановна, — а кто эту икру знал, кто на ней вырос, что уже жить без нее не может?

— Вы мне не поверите, — вставляла свое слово соседка Марина, — мне, к примеру, красная икра и даром не нужна. Мыло и мыло.

Заканчивался разговор детьми. Надежда Ивановна хвалила сыновей — ученого полковника Диму, директора техникума Валю и младшего, токаря Сашу, который уже четвертый год работает в цехе бок о бок с отцом. Про дочку Лену Надежда Ивановна ничего не говорила. Соседка не любила Лену, и, когда разговор изредка касался дочери Надежды Ивановны, соседка поджимала губы и смотрела в сторону. Это означало: «С дочкой, Надя, ты еще хлебнешь горя».

После того как Надежда Ивановна отправлялась на работу, как и Лена, во вторую смену, трехкомнатная квартира тоже два часа вела самостоятельную, собственную жизнь. Окна, глядевшие на запад, в солнечные дни озарялись золотым светом, зайчики разгуливали по полированным стенкам шкафа, ручкам кресел и бокам телевизора. Телефон в прихожей отдыхал от звонков и разговоров. Посуда на кухне радовалась временному покою и переговаривалась между собой, когда на верхнем этаже трехлетний внук соседки Марины сооружал из стульев поезд.

В пять часов домой возвращались муж Надежды Ивановны — Федор и младший сын Саша. Они разогревали щи или борщ, супов почему-то в этой семье не варили, жарили двойные магазинные котлеты по двенадцать копеек штука, жарили на большой сковороде, с припасом для Лены, которая возвращалась из школы к тому моменту, когда обед у мужчин подходил к концу и в самую пору было мыть посуду. Каждый раз у Лены с братом происходил почти один и тот же разговор.

— Мужчина, да? — спрашивала Лена. — Работничек, заслуженный токарь, кормилец семьи? Папа, я при тебе заявляю, что мыть за ним посуду не буду. Твою вымою, а его никогда.

Сытый Саша глядел на нее прищурясь, как на муху, которая привязалась и будет жужжать, пока ее не прихлопнешь.

— Портфель опять не закрывался? — спрашивал Саша, словно и не было никакой речи о посуде.

Лена всякий раз простодушно попадалась на эту удочку.

— Опять под мышкой несла, — отвечала она, — то не закрывается, то не откроешь.

— Знаешь почему?

— Почему?

— Перегружен. Двойки портфель распирают, вот замок и отказывает.

Саша хихикал и глядел на нее нахальными глазами. Не всегда он ее ловил на замок, но всегда на двойки. Иногда спрашивал:

— В подъезде, когда поднималась, на лестнице ничего не заметила?

— А что там?

— Двойки твои валяются.

Лена кричала на него, иногда била посудным полотенцем, слушать Сашины шуточки у отличницы Лены не хватало душевных сил. И к тому же брала досада, что шуточки тупые. С другими Саша пытается быть умным, а с ней — хорошо и так.

Пока дети ссорились, Федор Семенович собирал со стола посуду, складывал в раковину, отворачивал краны, смешивая горячую и холодную воду, и начинал мыть тарелки. Лена отталкивала его плечом и, вконец расстроенная, ворчала на отца: