Как было — не будет

А когда-то ее не возмущали его песни. Это было давно, у них тогда еще не было своего дома. Они бродили в темноте по улицам и переулкам, и она ему подпевала. Он вспомнил об этом и удивился: да, да, она пела вместе с ним…

С тех далеких дней в ней несколько лет держалась странная привычка — уходить по вечерам из дома. Он не понимал ее: зачем уходить в темень, бродить под чужими окнами, когда есть наконец свой дом. Потом он стал думать, что ей невмоготу слушать его песни и она уходит, чтобы побыть одной.

Сергей Сергеевич с ненавистью посмотрел на чашку с кофе. Оно, как всегда, вызвало в нем смятение духа. «Так дальше нельзя, — сказал он себе, — пойду поброжу по улицам, успокоюсь». Он поднялся, надел плащ и съехал в лифте вниз.

Во дворе он задержался, задрал голову и не нашел своих окон. Свет был погашен, поэтому он и не нашел.

«Это объяснимо, — успокоил он себя, — дом большой, окон много, и ничего удивительного в том, что я не вижу своих. Вот если бы я забыл номер квартиры — это было бы страшно». Он пошел по двору и вышел на улицу. Навстречу ему попадались люди — мужчины и женщины. Иногда с ними были маленькие дети — мальчики и девочки. Дети тонкими голосами задавали вопросы, а взрослые им отвечали. Те, что были без детей, разговаривали друг с другом. Потом люди перестали попадаться навстречу, он вышел на окраину города и пошел по тихой улице с деревянными домами. У последнего дома остановился. Дальше идти было некуда. Он стал ждать. Если человек куда-то шел и никуда не пришел, он должен остановиться и подождать, и тогда что-нибудь случится. Ждал он долго, и терпение не обмануло его. Вдруг в одном из окон вспыхнул свет. Ярко-розовый, как зарево. Этот свет ударил ему в лицо, и он закрыл глаза. А когда открыл, то увидел, что в розовом мареве плавают большие белые горошины.

— Таня! — позвал он.

Окно открылось, и в нем появилась его жена. Она щурила глаза, вглядываясь в темноту, и не узнавала его.

— Почему ты здесь? — крикнул он. — Ты же сказала, что едешь к своей матери…

— Не кричи, — она узнала его и улыбнулась, — никто тебе ничего не говорил.

Через несколько минут она подошла к нему.

— Вот и я.

Он почувствовал, что может ударить ее.

— Отойди от меня. Ты же сказала, что едешь к матери…

Она обняла его и, как ребенку, мягко, без всяких интонаций повторила:

— Никто тебе ничего не говорил.

— А сын где? — От подозрительности голос у него сел, и он прохрипел: — Наш сын, где он?

— У нас нет никакого сына. — Она вздохнула и взяла его под руку.

Он пошел рядом с ней, продолжая волноваться.

— И кошка. У нас была кошка Уля. Ты посадила ее в кошелку и повезла к своей матери.

— Не кошка, а собачка. Ты все перепутал. И не у нас, а у меня. Уля попала под машину, когда мне было пять лет.

— Я схожу с ума! — Он прижал ладони к вискам, стараясь понять, что происходит. — Я, кажется, схожу с ума…

— Все влюбленные так говорят. — Она засмеялась счастливым смехом.

— Я влюблен? В кого?

— В меня, — она еще раз засмеялась, — а я тебя знаешь за что люблю? За то, что ты никогда не бываешь похож на себя. Вчера, например, ты уверял меня, что бросишь свой философский факультет и будешь поступать в консерваторию. Станешь оперным певцом.

— Я уже окончил институт. Я экономист. У меня стаж.

— За это я тебя тоже люблю. Но, когда ты пел арию Ленского, я подумала, что в консерваторию тебя не примут.

— Нет слуха?

— И голоса тоже.

— Что же делать? — спросил он.

— Я знаю, что делать, но скажу тебе потом, позже.

— Она тоже знает.

— Хочешь, чтобы я ревновала? Пожалуйста. Кто это «она»?

— Жена одного человека, который рисует картины. У них сто картин.

— Они счастливы?

— Да.

— Где ты с ней виделся?

— Нигде. Она позвонила, ошиблась номером и попала ко мне.

Таня остановилась, в глазах ее загорелась настоящая ревность.

— Понятно. У тебя квартира и телефон. Так вот запомни: когда у тебя действительно будут квартира и телефон, она не будет тебе звонить.

— Она не мне звонила. Она ошиблась.

— Позвонила и сказала, что счастлива. Счастливые не ошибаются номером. Что она тебе еще говорила?

— Просила, чтобы я спел.

— И ты пел?

— Нет. Я вспомнил, что у меня нет ни голоса, ни слуха.

— Я бы не простила тебе, если бы ты ей пел. Ты спросил, что тебе делать? Когда нет ни голоса, ни слуха, надо петь, но не всем, а одному человеку. Тому, кто тебя любит.

Город остался позади. Они шли вдоль реки, и звезды на черном небе мерцали им, будто подмигивали, а планеты горели ровным ясным светом. И еще была луна, на которой оставили свои следы люди и механизмы. Но они этого представить себе не могли, так как вблизи луну никогда не видели.

— Когда у нас будет свой дом, — сказала она, — мы все равно будем ночью уходить сюда. Это так хорошо — уходить, когда есть куда вернуться.

Он замедлил шаг, ему было не по себе.

— Значит, мы с тобой еще не женаты?

— Нет.

— И у нас нет квартиры?

— Увы.

— И сына, и кошки Ули?

— Их тоже нет.

— И тебе нравится, как я пою?

— Очень.

Он хотел крикнуть ей: «Так не бывает! Нельзя одну жизнь прожить дважды!» Но если не волноваться, подумать, то можно и согласиться: первой-то жизни не было…