Кайф

Николай отвечает невразумительно, но, кажется, меня там ждут с нетерпением. Следует проехать до Балтийской, что-то обойти, открыть какие-то двери, свернуть налево, а после направо. Еду до Балтийской и убеждаюсь - все не так. И обойти не то, и двери не те, и сперва направо, а уж после налево. Но главное совпадает - вакансия тоннельного рабочего второго разряда не занята и я занимаю ее, пройдя флюорографию и терапевтический осмотр. Сообщив счастливое известие Николаю, слышу опять же невразумительное о том, что он, мол, увольняется, и это меня отчасти печалит, но печаль поверхностна, поскольку еженощный труд дает еще один шанс прикупить микрофонно-усилительной дребедени. И это меня манит как временное призвание в этом мире борьбы за призвание постоянное.

Вот и первая ночь трудовая на участке Маяковская - Гостиный Двор Василеостровская. Нормальная осенняя гнилостная ночь. Несколько сумеречных теток, угреватый дядька и парочка таких же, как я, парубков - перед нами держит на планерке речь симпатичный мужчина в форменном кителе. Помалкиваю, слушаю. Жду, когда объявят отбой. То есть отправят спать в какие-нибудь специальные спальные комнаты.

Но объявляют наоборот. Поднимаемся по эскалатору наверх, мне вручают отбойный молоток и этим молотком я всю слякотную ночь долблю асфальт перед Гостиным, в душе оправдывая человека в форменном кителе - что ж, мы понимаем, все должно быть честно, бывают ведь авралы. Они бывают, убеждаюсь и на следующий день, бродя в катакомбах под эскалатором с холодным шлангом в руках, из которого вылетает тяжелая брызгливая струя воды, и водой этой я вымываю из катакомб дневную грязь. Да, аврал на аврале, - думается мне все шесть месяцев ночей, в которых не сплю, в которых я мотаюсь по тоннелям с молотком и колочу неведомые дырки в тюбингах для неведомой банкетки, катаю бочки, тружусь, одним словом, во славу настоящего призвания, сочиняя вслух среди подземного эха: Грязь - осенняя пора-а, что ни делаешь все зря-а. И мешает мне увлечься бесконечность - бесконечна-а! - а эхо только бу-бу-бу в ответ.

Во славу настоящего призвания Санкт-Петербург отчаянно гастролирует по бесконечным подмосткам, шаг за шагом приближаясь к звучанию полупрофессиональному и отдаляясь от непрофессионального в том смысле, что микрофонно-усилительной дребедени накупаем мы все больше, а с мастеровой ловкостью Вити Ковалева организуем ее хаос в стоящий рок-н-ролльный реквизит. Но это - бесконечное восхождение по склону без вершины.

Однажды в полдень той же слякотной осенью на проспект Металлистов почти врывается соученик по истфаку.

- Запри дверь, - говорит, и я замечаю, как он возбужден.

- Да что запирать? Заперто.

- Нет, проверь, заперты ли двери! - Он достает из сумки сверток, разворачивает. Вздрагиваю и иду проверять, хорошо ли заперты двери.

Возвращаюсь и спрашиваю с дрожью в голосе:

- Что это? - Глупый вопрос, поскольку понятно, что это.

- Глупый вопрос. И так понятно, что это. Ты понимаешь, на что я пошел?

- Нет, - отвечаю я. - На что ты пошел? Только не ври.

Он не врет, а так вот разом в лоб. И еще он говорит, что всегда стремился как-то быть в искусстве, но покамест он может только так быть в искусстве, то есть он дарит это мне, нашему Петербургу, потому что наш Петербург - это и его Петербург, а Санкт-Петербург - это в кайф".

- Я не понял. Я могу это просто так взять?

- Да. Я пошел на воровство.

- Нет... Да... То есть нет!.. То есть, конечно, да.

Мой сокурсник срезал на телевидении, где подрабатывал грузчиком, микрофон. Такие я видел только в программе Время. Микрофон сработали западно-немецкие умельцы Австрии и ФРГ, и ему цены нет. Цена-то есть - по Уголовному кодексу. Но ведь есть же и призвание. С такими друзьями, думается мне, Санкт-Петербург доберется и до профессионального звучания. Доберется, даже если у этого склона и нет вершины.

И вот мы карабкаемся по ней в связке и без страховки, и в связке нашей появляется свежеиспеченный выпускник средней школы Никитка Зайцев. Не помню, кто привел безусого, соломенно-кудрявого, пухлогубого Никитку, но он так лихо въехал со своей скрипкой-альтом в наши с Николаем композиции, что даже я, теперь уже строгий консерватор стиля и имиджа, не смог отказать. И теперь нас пятеро в связке над пропастью и кайф наш еще круче - так говорят болельщики.

А авантюристы все устраивали авантюры во славу призвания Санкт-Петербурга и своих бездонных карманов.

Очень взрослый и малословный тенорок по фамилии Карпович вписывает Санкт-Петербург отконцертировать несколько слякотных вечеров в Ораниенбауме, в спортивном манеже, который на несколько вечеров станет танцевально-концертной территорией. Нас даже законно оформляют на незаконные ставки, и в манеже мы законно-незаконно отыгрываем сколько положено и как просят. А просят не очень-то того. Но без Лемеговых имидж Санкт-Петербурга и так уж не очень-то того. Это как в трикотаже, когда 50 процентов шерсти, но и 50 процентов синтетики.