Кафка

Любимчик знал толк во всём: в болезнях, в людях, мебели, лекарствах, напитках. Словом, во всём. Самым поразительным было то, что наряду с этим, он прекрасно чувствовал нутро каждого из нас и знал кто из нас на что способен. Как в обычной ситуации, так и в экстремальной. Его в нашем городе, тоже, видимо, хорошо знало огромное количество людей. Только он мог поднять ночью с постели какое-то медицинское светило и упросить его ехать к нам на операцию. И только он мог открыть двери какой-то супер-пупер аптеки и выдать ему в три часа ночи необходимое лекарство. Словом, он жил заботами больницы и, наконец-то, при нем мы перестали чувствовать себя сиротами. За это мы его и любили. Только вот он от этой любви постоянно открещивался и отшучивался.

А пока я пытался это все вкратце изложить Кафке, Любимчик уже вышел от дяди Мамеда и начал объяснять нам, что больной хотя бы сутки должен провести здесь. Причин тому много. Но самая главная сводится к тому, что у него все-таки сотрясение мозга. Пока вроде особо тревожных симптомов нет, но все-таки лучше выждать.

Когда же, наконец, мы с Кафкой попали к дяде Мамеду и стали его уговаривать остаться, он, спешно закончив какой-то телефонный разговор, всё же согласился. Кафка, по-моему, уже валился с ног от усталости, и я предложил ему пойти отоспаться. Что он и сделал. Сам я тоже тут же собрался домой. Уже уходя, увидел какую-то девушку на первом этаже, интересующуюся больным по имени Мамед. Что-то в её облике показалось мне смутно знакомым. Вглядевшись, я в этой мадемуазели разглядел нашу Мышку. Надо же, как время меняет людей. Все, что раньше казалось в ней недостатком, сейчас обернулось каким-то эксклюзивным достоинством. Даже её мелкота выглядела уже некой аристократической изысканностью. Как ни удивительно, она напоминала какую-то изящную статуэтку, исполненную большим мастером.

Я-то, как наивный человек, решил, что она, на правах старой соседки, узнав об аварии дяди Мамеда, захотела его навестить. Но когда я её проводил на третий этаж, то вдруг понял, что все не так просто. Может быть, раньше я и не обратил бы внимание на такие детали. Но работая на «Скорой», все время сталкиваешься с людьми в экстремальных ситуациях и быстро учишься читать на их лицах. А здесь и читать было нечего. Эти двое просто бросились в объятья друг друга.

Наутро выяснилось, что, оказывается, какие-то обследования потребовали проведения новых анализов. Ну, как это всегда бывает, в результате дядя Мамед не так уж быстро смог удрать из рук врачей. Он был вынужден оставаться в больнице. И, как ни странно, Мышка бывала у него дольше и чаще, чем Кафка. На очередном моём дежурстве Кафка в сердцах сказал, что он устал от этого общения с отцом в постоянном присутствии третьего лица.

Надо признать, что в присутствии Минаи дядя Мамед расцветал. Он сыпал анекдотами, улыбался, словом, её общество явно воодушевляло его. Видя отца в столь необычном амплуа, Кафка нервничал. Я же ломал голову над тем, чем же я могу помочь ему. Может быть, запретить Мышке приходить в больницу? Но, как? И главное, зачем? Ведь самому больному же это всё очень и даже очень нравится.

На следующий день у меня не было дежурства. Позвонив Кафке, я пригласил его к нам домой. Таково было требование моей матери. Даже не требование. Ультиматум. Из всех моих друзей она всегда его выделяла. Да, ещё к тому же, настоятельно ставила его мне в пример. Меня это, конечно, раздражало. Как будто я мог не понимать, что Кафка, безусловно, был гораздо более талантливой личностью, чем я. Мама приготовила в честь Кафки один из своих лучших праздничных обедов. Здесь каждое блюдо было шедевром. Мы с Кафкой ели и нахваливали. Когда мы уже заканчивали пить чай с маминой чудо-пахлавой, она кивнула на внушительный пакет, стоящий на столе, и сказала:

– А вот это заберите с собой. Наверняка, бедный Мамед уже лезет на стенку от вашей больничной кухни.

Когда мы уже собирались идти в больницу и угощать дядю Мамеда этими образцами маминой кулинарии, как вдруг раздался звонок в дверь. На пороге стояла Мышка. Хорошо, что хоть дверь открыл я. Словом, картина в лучших традициях комедии положений. Только смешного было мало.

– Может и хорошо, что Кафка тоже здесь. Лучше уж разом со всем этим разобраться.

Конечно же, мы вынуждены были снова сесть за стол. Налив ей чаю, мы все вместе, и, каждый в отдельности, выразили свою готовность её выслушать. Мышка была не самым лучшим рассказчиком. Да, и к тому же, её монолог очень тяжело ей давался. Иногда она путалась в датах, как будто они имели какое-то значение, забывала какие-то ключевые моменты, забегала вперёд, теряя нить повествования. К тому же я не очень хорошо знал их семью, и, лишь мамины комментарии и пояснения Кафки, помогли мне восстановить всю картину произошедшего. А она была достаточно неординарна. Это ещё мягко сказано.