Кафешантан. Рассказы

— Да, да, мум, сухое... — согласилась девушка, и тогда молодые люди, словно по команде, взглянули на Ольменского и кивнули прилизанными, пахучими головами. Ольменский взмахнул корпусом, поворотился к официанту, выражавшему своим видом смесь почтения и преданности, и обратился к нему таким тоном, взволнованным и решительным вместе, с каким должно быть полководцы отправляют в кровавый бой свои полки.

— Немедленно мум, спаржу, московскую телятину, фрукты, кофе, ликеры на всех.

— Да, да, — вторила ему по привычке Лаврецкая, а молодые люда, хотя подумали, что все это будет дорого стоить, постарались сделать вид, что они об этом не думают, что расход никого из них не интересует. Они старались показать, что заказ, сделанный Лаврецкой, ими всеми одобряется, что они считают своим долгом удовлетворять все желания, явившейся в их общество кафешантанной певицы.

Когда метр-д-отель и официант Антон, бритый и толстый, удалились, молодые люди стали с улыбками смотреть на Лаврецкую бесцеремонно и нагло, как они не позволили бы и не подумали бы смотреть на красивую женщину из другого общества. Лаврецкая не обращала внимание на эти взгляды, так как в кафешантане это было нормально, в порядке вещей. Она лишь мило и шаблонно, по привычке, улыбалась своим собеседникам, которые задавали ей различные пустые вопросы о том, долго ли она еще пробудет в этом кафешантане, куда она уедет отсюда, где будет служить зимой, и т. д., одним словом все то, что обыкновенно спрашивают и о чем говорят в кафешантанах при первом знакомстве. Ей делали комплементы, говорили, что у нея хороший голос, что ей следовало бы поступить в оперетку, что у нея благодарная внешность, что она молода и красива. При этом говоривший последние слова студент Ершов, полный, с влажным лицом, словно его только-что кто-то вытер мокрым полотенцем, добавлял, стараясь как можно серьезнее глядеть Лаврецкой в глаза: — поверьте, что я не комплименты вам говорю, а серьезно, — и прикладывал ладонь к сердцу, в знак своей искренности.

Лаврецкая, по привычке улыбаясь, кивала каждому отдельно головой и приговаривала беспрестанно: — да, да, в самом деле, мерси, — и почему-то слегка смеялась, хотя искусственно, по привычке смеяться за столом, но мило. Вместе с тем, она мало слушала своих собеседников и, хотя старалась каждый раз взглянуть в глаза кому-нибудь из молодых людей так, что каждый из них оживлялся и полагал, что певица интересуется им, но иногда, когда губы ея улыбались и она говорила что-либо учтивое, глаза ее становились тревожными, задумчивыми и серьезными. Она обводила ими зал и старалась взглянуть незаметно в сторону Короткова.

Последний сидел мрачный, за пустым стаканом и ждал, когда наконец Лаврецкая оставит компанию и возвратится, потому что знал и чувствовал, что Лаврецкую тянет к нему. Он сердился и обижался за то, что она не следует своему влечению и не оставляет своих гостей, хотя понимал в то же время, что девушка не может этого сделать. Сознавая положение вещей, Коротков вместе с тем тревожился и горьким чувством обиды: отчего Лаврецкая в состоянии все таки уйти от него, проводить время с чужими мужчинами? Ему было больно и досадно, что она может побороть хоть на время влечение к нему.

Короткова мучила ревность, жгучая и тяжелая, впервые испытываемая им. Он начинал негодовать на Лаврецкую, он словно забыл, что она это делает по обязанности. Он не старался уже думать о том, что ей самой неприятно и тяжело сидеть и пить с незнакомыми людьми в то время, когда милый ее сердцу Коротков глядит на нее и ждет.

Он вдруг потерял сочувствие к ней, к ее положению, и вздумал сделать что либо такое, что задело бы Лаврецкую, огорчило бы ее. Его охватило сильное и непреодолимое желание причинить Лаврецкой сердечную боль, вызвать у ней душевные страдания. Инстинктом влюбленного и любимого человека он сознавал, что единственное, что может заставить Лаврецкую встрепенуться, забыть и страдать, это ревность. Коротков немного уже ознакомился с нравами кафешантана, и чутье ему подсказало, что присутствие около него другой женщины вызовет со стороны Лаврецкой энергичный протест, который даст право Короткову с своей стороны выразить Лаврецкой свое негодование и обиду и отомстить ей.

В это время Ольменский, словно угадав желание студента, послал к нему молодую хористку Веру, блондинку, хорошенькую и пестро одетую.

— Посиди около него и помарьяжь его, — дал ей поручение Ольменский, — ты сумеешь может быть, развести их, а то мне от директора житья нет из-за их любви. Они себе путаются, а я должен неприятности от этого иметь!

Вера, несмотря на свою молодость, была опытная хористка, и не даром о ней говорили содержательница хора, директор и Ольменский, что она способная девушка. Всегда, когда это было необходимо, она была весела, угадывала характер кутивших с ней гостей, умела попадать им в тон. Все посетители кафешантана, в особенности присяжные кутилы, были довольны и хвалили Веру.