Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота

Интересным и важным является вопрос о языковой идентичности Паррота. Очевидно, что он рос в среде, где постоянно говорили и по-французски, и по-немецки, но тем не менее непосредственно он был окружен именно французским обиходом – его мать носила французскую фамилию, а отец – французское имя, так что, строго говоря, и сам он в детстве и юности привык именоваться не Георг Фридрих Паррот, а Жорж-Фредерик Парро. То, что французский язык был для него родным, ярко отразилось в письмах к Александру I, где Паррот демонстрирует виртуозное владение всеми красками и силой слова – но в то же время являет и значительную «неприглаженность» правописания (см. следующий очерк). Последнее, возможно, происходило от того, что в Монбельяре использовался местный диалект французского языка, так что на письме потом приходилось переучиваться. В ходе же дальнейшей жизни Паррот потеряет связь с родной языковой средой: тридцать лет в Лифляндии его будут окружать люди, говорящие только по-немецки (в том числе в его собственной семье), на этом языке он продолжит изъясняться в Петербурге и на этом же языке в конце жизни будет составлять мемуары.

После учебы в местной гимназии (где Паррот встретил земляка, который станет на многие годы не только его другом, но и собратом по ученым трудам, – знаменитого естествоиспытателя Жоржа Кювье) в 15 лет Жорж-Фредерик покинул родной город и был послан родителями продолжать образование в Карловой академии в Штутгарте – главной и самой привилегированной высшей школе Вюртембергского герцогства. Здесь Паррот впервые стал Георгом Фридрихом, выучил немецкий язык, а главное, приобрел весьма основательную подготовку по широкому спектру наук. Высшая школа в Штутгарте, преобразованная из военной академии, в 1781 г. получила все традиционные привилегии университета, но преподавание в ней отражало новые тенденции просветительской мысли. Помимо обычных факультетов – медицинского, юридического и философского – были открыты для обучения прикладным навыкам будущих профессий новые факультеты – искусств, военного дела и экономических наук[6]. Именно последним, т. е. политической экономии, и учился Паррот (о чем несколько раз будет вспоминать в переписке с Александром I, выдвигая предложения по финансовым реформам) – однако лишь «pro forma, склонности же влекли его к математике и физике»[7]. Одним из ближайших его друзей по обучению стал И. А. Пфафф (будущий выдающийся немецкий математик, профессор Гельмштедтского университета и учитель К. Ф. Гаусса), который живо поддержал интерес юного Паррота к исследованию природы. В этом же с ним был солидарен и Кювье, поступивший в академию и присоединившийся к дружескому кругу Паррота двумя годами позже.

Помимо собственно научных знаний, необходимо учесть, что среда Карловой академии также влияла и на формирование личности и мировоззрение Паррота: она была проникнута идеями зарождающегося немецкого романтизма, течения «Бури и натиска». Достаточно вспомнить, что несколькими годами раньше здесь учился Фридрих Шиллер, который именно в Штутгарте принял окончательное решение посвятить себя поэзии (после чего бежал с учебы), и почитание автора «Разбойников», рассказы о нем сохранялись в студенческой среде.

О ранних проявлениях у Паррота «культуры чувств» в ее романтическом понимании свидетельствует эпизод, который одновременно можно счесть вторым из знаменательных пересечений его юношеской биографии с Россией (впрочем, тесно связанным с предыдущим). Великая княгиня Мария Федоровна и ее супруг, великий князь Павел Петрович, совершая заграничное путешествие, не могли, конечно, миновать Монбельяр, а уже на обратном пути остановились в Штутгарте, где 25 сентября 1782 г. нанесли визит в академию. Предание, рассказывавшееся в семье Паррота, гласило, что тому выпала честь от имени студентов выступить перед почетными гостями с речью, в которой бы доказывалось бытие Божие. Но Паррот неожиданно объявил во всеуслышание, что не может этого сделать. На вопрос великого князя, не отрицает ли он, что Бог существует, 15-летний юноша ответил: «Я не отрицаю бытие Божие, я чувствую его. Это больше, чем логическое умозаключение»[8].

В апреле 1786 г. Паррот закончил обучение в академии и поспешил принять предложение, сулившее хороший заработок, – место домашнего учителя в одной из богатых семей Нормандии. Ради скорейшего отъезда туда он даже отказался от получения ученой степени в Штутгарте, на которую вполне мог рассчитывать. Друзья провожали его с сожалением, но приветствовали обретенную им свободу (чему посвящено шуточное стихотворение, которое при расставании преподнес другу Кювье)[9].