Кадет

Выстроив обреченных в две шеренги, чекисты повели их мимо сидевших. Самым страшным был свет, падавший на лицо проходивших. Горевшее в коридоре электричество прикрывало черными тенями их глаза, отчего они казались провалившимися, и лишь желтый блеск от искусственного света лежал на лбах и скулах. Когда люди вступали в полосу дневного света, падавшего из открытой двери, за которой белел покрытый снегом двор, лица, словно сбросив маски, становились прозрачными и зеленоватыми. Неживые, остекленевшие, устремленные в одну точку глаза были страшны, и Мите казалось, что, если этих замученных людей пустить прямо, они, дойдя до стены, ударятся о нее, не почувствовав удара. Впереди шел высокий простоволосый священник с моложавым худощавым лицом. Его заросшие грязноватой щетиной щеки зеленели провалами. Он держал прямо голову и что-то беспрестанно шептал бесцветными, вытянутыми в одну полоску губами. Остальные — седые и молодые — шли, тяжело опустив голову, многие из них были с голыми шеями, двое шли в одних носках. Видно было, что истощение довело их до бессловесного, безропотного оцепенения. Всего прошло двадцать девять человек. Партию замыкали два офицера. Один из них, немного скуластый, был в офицерской фуражке с кантами, в английской зеленой короткой шинели, он смотрел дерзко и прямо и слегка улыбался. Другой, крупный, чисто выбритый, был одет в черное пальто с котиковым воротником. Пальто было распахнуто, и под ним виднелась гимнастерка без пояса. Шел он слегка прихрамывая, заломив набок черный котелок. Поравнявшись с сидящими, он вежливо приподнял котелок, показав свой ровный пробор, и громко сказал:

— Прощайте, господа! Не поминайте лихом.

Мите показалось, что котелок задрожал в его руке.

Второй взял под козырек и резковато, хриплым голосом выкрикнул:

— Да свиданья, господа! Сдержанный гул прокатился среди сидящих, из него рвались отдельные тихие слова, всхлипывания: «Прощайте, братцы», и неожиданно голос девушки, дрогнув, забился под сводами Цитадели:

— Ведите и нас!.. Ведите!..

— Молчать! — замахнувшись плетью, крикнул чекист. — Первому, кто слово скажет, зубы высажу!..

Какой- то пожилой седоусый немец всхлипывал, как женщина.

На дворе грузовики зашумели сильнее и, побрякивая цепями, двинулись вперед.

Их отвели в только что освободившуюся камеру, еще нагретую телами смертников. Из окна, в котором было выбито стекло, дул ледяной ветер и гудел в четырехугольной решетчатой сетке, выходящей на улицу.

Спали они, завалившись друг на друга, и Митино тело чувствовало звериную мелкую дрожь соседа и чужой шепот. Они ели суп из картофельной шелухи и селедочных головок, заедая его осьмушкой хлеба. Каждый день толстая с маленьким глазком дверь открывалась, к ним вваливался рыжеволосый матрос Свеаборгской крепости и устраивал перекличку. Он щурился, внимательно смотрел каждому в глаза и, увидев испуг, приближал свои зеленоватые глаза к лицу заключенного:

— А… а… Никак ты боишься?… Что ты, милый, в Царский лес захотел прогуляться?…

Иногда он безбоязненно садился на деревянные нары, и, водя толстым пальцем по странице книги, читал фамилии, отмеченные красным крестом.

Страшны были в своей откровенности эти обнаженные дни. Русский пожилой купец сидел вместе со своим подростком-сыном, записавшимся добровольцем в русскую роту. Купец по вечерам молился, плакал, часто жаловался на сына и укорял его:

— Э-эх… вот к чему затеи приводят!.. Вот и дождался, Андрюша… Сидел бы ты смирно, и никто бы тебя не тронул… Вот, господа, — обращался он к Мите и Степе, — и зачем вам надо был что-то делать? Ведь мальчишки же вы, а могут расстрелять. Могут. И за что?… Из-за собственной глупости.

Степа долго молчал, а однажды, не выдержав, резко ему ответил:

— Ну, чего вы, пожили — и довольно.

Купец испуганно глянул на Степу. Он его слов не понял.

— Как же это, молодой человек, пожили… — показывая на себя, растерянно спросил купец. — Разве уже пожили? — Его рука, задрожав, начала перебирать пуговицы, и по его лицу разлилась мертвенная бледность.

— Простите меня, ради Бога, — сказал ему после раздумья Степа, — я не хотел вас обидеть.

Чувство физической неопрятности отравляло существование. Это было гадкое, противное чувство, от которого мысли делались сонными, голова тупела и исчезало чувство бодрости и силы. Но молодость не верила, что так рано кончилась жизнь, и хотя глаза видели, как водили других на расстрел, но тело отвергало мысль о смерти, и слова молитв спасали и укрепляли его. Митя со Степой в те ночи познали чистую силу древних слов молитв, освобождавших их от гнета и делавших души крепкими и ясными. После молитвы спокойнее билось сердце.

Мальчики радовались, когда их заставляли топить печи или пилить бревна и носить их наверх. От движения снова освобождалась нерастраченная мускульная сила и освежала мозг. Движения, снег и воздух были неразрывно связаны с жизнью. Мальчики жадно глотали морозный крепкий воздух, работали до головокружения и ненасытно смотрели на камни двора, на небо, на желтые брызги теплых, душистых опилок, зернами окропляющих снег.