Качели судьбы

Когда, ещё в первом классе, она начала сочинять, это были не стихи, а увлекательные истории о героических приключениях мальчика-партизана из военного времени. Она тогда, конечно, не записывала их, а придумывала и просто рассказывала ребятам из своего двора. Теперь же рассказов и неоконченных романов набралось несколько общих тетрадей. Однако сама Лариса относилась к ним иронично, считая серьёзными лишь свои поэтические пробы. И на студию она понесла стихи.

О существовании такого коллектива она узнала от Тани Сурковой. Подруга по заданию своей газеты делала литстраничку о студии.

– Знаешь, – говорила она Ларисе, – мне очень понравилось. Там недавно сменился руководитель, пришёл толковый мужик, профессиональный писатель, разогнал старичков-графоманов, и сейчас там, в основном молодёжь. Интересные ребята. – Состроила гримаску, закатив глаза. – И творчески, и внешне! И вообще, мне кажется, эта студия лучшая в городе. Хотя главной считается та, что при городском Союзе писателей. А ты ведь из профессионалов никому свои творения не показывала?

– Валентине Ивановне, – ответила Лариса, и обе девочки засмеялись. Учительницу русского языка и литературы они всерьёз не воспринимали. Однажды на уроке Лариса сильно увлеклась, дописывая последнюю главу своей поэмы «О любви и смерти», за что и была наказана. Валентина Ивановна тетрадку отобрала, а через два дня вернула, жирно подчеркнув красным карандашом все грамматические ошибки. Сказала: «Рифма часто глагольная, ритм сбивается, а тема – рано тебе ещё об этом! И вообще, Тополёва, учи лучше правила!»

Она сказала это в самом начале урока, при всех. Но Лариса совсем не оскорбилась. Ей самой очень нравилась поэма – романтическая история о любви королевы и шута. Она ждала большего, – что учительница назовёт её эпигонкой, ведь история явно была навеяна строками Игоря Северянина: «Это было у моря, где ажурная пена…» Но учительница этого не заметила, чем и позабавила ученицу: «Не знает Северянина…» Однако другу Славке, наверное, показалось, что Лариса обижена. Потому что громко, сквозь зубы, он процедил:

– А вы, Валентина Ивановна, наверное, тоже писали стихи? Может, и сейчас пишите? Завидно, что так, как у Тополёвой, у вас никогда не получится?

История оказалась громкой. Славку долго таскали по кабинетам директора и завуча, теребили его родителей. Потом всё улеглось. Только «русичка» теперь, даже видя, что Лариса пишет на уроке в знакомой общей тетрадке, предпочитала этого не замечать.

С первого же дня на студии Лариса почувствовала себя легко и даже уютно, хотя и оказалась самой младшей. Правда, не на много: ребята на два-три года старше неё уже работали или учились в Вузах, техникумах. Были студийцы и постарше, но все звали друг друга по именам. Родя, Женя, Лёля, Саша… Она впервые читала свои стихи вслух, но не стеснялась, и впервые увидела, как здорово ребята поняли её. Разговор шёл не только о рифме и ритме, но о необычном образе, о затаённых чувствах, о наивном, но тем и привлекательном толковании избитой истины… Говорили и о другом: «Ты ведь пишешь сразу набело? Это чувствуется. Если сказать слово «небо», какое определение первое приходит в голову? «Голубое», или «чистое», или «хмурое» – да? Вот ты такой шаблончик и ставишь, не даёшь себе труда подумать, поискать. Ничего, научишься работать».

Да, первое же занятие для Ларисы оказалось радостным потрясением. Сколько открытий сделала – даже не представляла, что так может быть. А слова руководителя, Вениамина Александровича, вдохнули в неё веру: да, она будет писателем, поэтом. Он сказал: «почти всегда можно предсказать, какое литературное будущее у человека, пришедшего к нам. Один толчётся на месте, и чувствуется, что с него не сойдёт. Другой нащупал тропинку, осторожно идёт по ней, но путь ещё долог. А эта девочка уже вышла на широкую поэтическую дорогу. Она ещё в самом начале её, однако стоит набрать хороший темп, и она зашагает легко и уверенно!»

Ах, как легко и чудесно жилось ей! Как раз тогда Лариса впервые начала писать стихи о любви. Она посвящала их «А.Г.», но Альберт – Алька – не знал об этом. Но, может, догадывался? Всё чаще стал он меняться местами с Таней, садиться к Ларисе за парту. То задача по физике трудная – Лариска подскажет, то сочинение намечается – она подкинет идейку. А если английский, – пожалуйста, он готов сесть рядом и переводить Лариске тексты.

Таня первая сказала ей:

– Алька в тебя влюбился.

Она подняла на подругу сияющие глаза, и Татьяна удивлённо воскликнула:

– И ты тоже? Поздравляю, хорошо конспирировалась, я даже и не подозревала.

И добавила, покачав головою:

– Ох, завидовать тебе будут от пятиклашек до наших практиканток!

Несколько предметов у них вели студентки педвуза. А Лариса спросила с внезапной тревогой:

– А ты… тоже?

Татьяна вздохнула обречено:

– Не без этого… Но не переживай, я – в меньшей степени.

Уже через два дня, на первой же перемене утащив Таню в дальний конец коридора, Лариса, кусая губы и сжимая переплетённые пальцы, выдохнула:

– Танечка, Алик признался мне!.. Любит!.. И я тоже!..