Качели судьбы

Лариса была уже замужем и двухлетний Федюша только пошёл в детсадик, когда она вновь, после многих лет, встретила Антона Антоновича. Жарким летним днём зашла в кафе на центральной улице — уютный подвальчик с приглушённой музыкой. Взяла взбитые сливки с орешками, чашечку кофе, оглянулась — где бы удобнее сесть, чтобы минут пятнадцать спокойно почитать книжку. Мест свободных было много, но от столика у окна поднял руку мужчина, явно обращая её внимание. Она пригляделась, узнала и обрадовалась. Да, несмотря на все дальнейшие гнетущие воспоминания, этот человек был ей приятен. Они поздоровались, словно виделись ещё вчера. Антон Антонович расспрашивал её только о сынишке: про всё остальное, как она поняла, но и так знал. Ларису это, опять же, не огорчило. Она была уверена, что «контора», — как однажды в разговоре назвал свою организацию Геннадий Николаевич, — всех держит под колпаком. И для себя молодая женщина давно уже выбрала: лучше быть под колпаком, чем с его внешней стороны.

… После той встречи на «конспиративной» квартире, когда Геннадий Николаевич сделал ей выговор за неискренность, они виделись ещё дважды. Оба раза кагэбист прочёл её лаконичные «отчёты» — «… Говорили о поэзии вообще, о пьесе Вампилова «Утиная охота», шедшей в городском театре, спорили о целесообразности поворота русла рек…» — молча, хмуро, без комментариев. И перестал ей звонить. Совсем.

Поначалу Лариса не могла поверить, что её оставили в покое. Но проходили месяцы, полгода, год… И она перестала думать и вспоминать. А временами ей представлялось, что всё происшедшее она видела в каком-то фильме, где была не участницей, а зрительницей. Даже большой книжный магазин перестал ассоциироваться у неё с «конспиративной» квартирой. И бродя в нём от прилавка к прилавку, она и не вспоминала, что где-то там, во дворе, есть подъезд… Но первое, что она сделала, это перестала после занятий центральной литстудии ходить на посиделки с привычной компанией. И вообще редко приезжала на занятия. Только ходила на свою родную литстудию, где близкие сердцу и духу ребята, любимый руководитель…

А всё же она иногда скучала по тем странным людям, так и не ставшим ей близкими, но вошедшими в её жизнь. Они слушали запретные заграничные «голоса», записывали на плёнку «Архипелаг ГУЛАГ», а потом перепечатывали на машинке, имели самиздатовскую литературу… Не все, конечно, но Нина Картуш и Аркадий Жиров — да. А вот Андрей Викторов, хотя и был в курсе многого, но глубоко в подобные дела не влезал, держался отстранено. Были в компании и просто болтуны да выпивохи. Самые разные и не слишком понятные ей, Ларисе, ребята. А вот временами хотелось вновь пойти к дубу или в стекляшку. Ведь изредка они встречались и ребята звали её с собой. Но нет! Память о белых листиках «отчётов», где она изворачивалась и выгораживала их, но всё же вынуждена была называть их фамилии, холодила ей сердце и заставляла упорно говорить: «Нет, не могу…» И потом: девушка боялась, что Геннадий Николаевич тут же возникнет холодноватым корректным голосом в телефонной трубке, стоит лишь ей опять оказаться в прежней компании…

Сейчас, сидя с Антоном Антоновичем в кафе, Лариса откровенно спросила его:

— Почему меня оставили в покое? Перестали тревожить?

Человек напротив, почти не изменившийся за эти годы, тихо засмеялся.

— Ах, Лариса! Вы с самого начала мне были так симпатичны! Вы переиграли своего куратора. Геннадий Николаевич — помните его? — убеждён, что вы простодушны до глупости и что толку, как от агента, от вас никакого. И начальство в том же убедил. Так что в покое вас, дорогая Лариса Алексеевна, оставили навсегда. В этом не сомневайтесь.

Лариса и вправду не стала вслух выражать свои сомнения, спросила о другом:

— Ну а вы, Антон Антонович, судя по тону, не согласны с вашим коллегой?

— Я-то знаю, что вы просто ловко ускользнули, Ларочка. Не захотели работать. Но я вас не осуждаю. Хотя и жаль: мы с вами так хорошо начинали.

Лариса допила поостывший кофе, помолчала немного, шелуша пальцами в вазочке арахис.

— Знаете, — сказала, — я всегда питала к вам самые добрые чувства, и тогда, и сейчас. И всё же я благодарна судьбе, что она не дала нам с вами долго общаться, а поставила на моём пути Геннадия Николаевича. Останься ещё на какое-то время рядом вы, Антон Антонович, и я, наверное, стала бы преданным и идейным агентом вашей «конторы». Вы бы сумели этого добиться, к тому шло. Правда?

Глаза её собеседника были внимательны и добры, но в глубине их мерцал огонёк: то ли улыбка, то ли удивление. Он качнул головой:

— Да, тогда я был в этом убеждён. Но всё происшедшее в дальнейшем заставило меня усомниться. Думаю, через время, даже работая со мной, вы стали бы комплексовать, рваться прочь.

— Но было бы уже поздно, верно? И кто знает, чем бы окончилось. А вот Геннадий Николаевич очень скоро и откровенно открыл мне глаза на самую суть того, чем я должна заниматься. И тем самым не дал мне совершить подлость.

— Вы это так называете?

— А вы, Антон Антонович?