К вопросу о миражах

– Да это я, – ответил Женя.

– Тогда пройдемте со мной, – сказал Загорский и повел его по парадной лестнице наверх. Женя крутил головой налево и направо: вдоль лестницы возвышались колонны красного цвета, слегка поблескивающие в ярком свете висевших на потолке огромных люстр. На втором этаже они вошли в большой зал, где Загорский подошел к незаметной двери и, открыв ее, зашел вовнутрь. Кудрин последовал за ним и оказался в небольшом кабинете, в середине которого стоял стол, а по бокам два стула.

– Присаживайтесь, молодой человек, и расскажите, что привело Вас в этот храм искусств, – сказал Загорский, усаживаясь в свое кресло, – как мне вчера говорил Павел Иванович, Вы хотели со мной поговорить по поводу картин Модильяни.

– Начну все по порядку, – проговорил Женя, – несколько дней назад в одной московской квартире произошла кража, воры похитили картину, которую, по словам хозяйки, нарисовал Модильяни.

– Так, так, это очень забавно, – живо откликнулся Загорский, – но, насколько мне известно, в советских музеях его картин нет, за исключением двух рисунков, хранящихся в фондах нашего музея.

– Мать потерпевшей, Ольга Лаевская, давно ушла из жизни, – продолжал Кудрин, – но в начале нашего столетия, она была балериной Большого театра. И в тысяча девятьсот одиннадцатом году танцевала в русских сезонах у Дягилева в Париже. Во время гастролей ее, через театрального художника Льва Бакста, попросил попозировать художник Амадео Модильяни. Он объяснил это тем, что она ему очень понравилась, как балерина и он очень хотел бы написать ее портрет. В итоге он нарисовал две небольшие картины и поместил их на проходящей в то время в Париже выставке. На закрытие этой выставки по приглашению Бакста и пришла балерина Лаевская. Как рассказывала ее дочь, балерина была восхищена работой художника, а он расчувствовался, снял одну из этих картин прямо со стенда и подарил ей на память. С тех пор картина все время висела в квартире сначала Лаевской, а потом ее дочери.

Кудрин достал из своей папки фотографию картины, увеличенную криминалистами, и показал ее Загорскому. Тот долго и внимательно смотрел на нее и неуверенно произнес: – Если это действительно картина кисти Модильяни, то мы не знали об этом. У меня нет слов… – Знаете что, – встрепенулся он, – мы сейчас с Вами пройдем на третий этаж, там работает наш старейший искусствовед доцент Павлов Илья Платонович, – он много чего знает про художников и их картины и все его за глаза называют «ходячей энциклопедией».

Через пару минут они уже входили в длинную продолговатую комнату, по стенам которой, висели картины. В самом углу комнаты за массивным столом склонился седоволосый старичок, рассматривая что-то через большую лупу с длинной ручкой. Они поздоровались. Старичок, как показалось Жене, был выраженным холериком, особенно это почувствовалось, когда он снова стал рассказывать про похищенную картину Модильяни. Павлов, вдруг, встал из-за стола и, заложив руки за спину, стал быстрым шагом ходить от стенки к стенке.

– А Вы, голубчик, уверены, что это была картина кисти Модильяни? – спросил он, продолжая вышагивать вдоль комнаты.

– Я нет, – проговорил Кудрин, а вот хозяйка квартиры утверждала, что это именно так.

– Если это так, так это сенсация! – надрывным голосом проговорил старичок.

Женя показал ему фотографию этой картины, а Павлов, взяв со стола свою лупу, принялся ее рассматривать.

– Вот о чем я думаю, – выдохнул старичок, не отводя своего взгляда от фотографии, – ведь после каждой такой выставки во все времена издавался альбом репродукций, выставленных картин.

– Но у нас-то точно нет альбома репродукций картин за тот год, – сказал Загорский.

– А фотографии с этих альбомов могут где-то валяться в хранилище нашего архива, – резво проговорил Павлов и хлопнул в ладоши, – да, да, наверняка они есть!

– Вот смотрю я на эту фотографию, – продолжал старичок, – и вижу, что стиль и линии очень похожи на этого выдающегося итальянца. Ведь для Модильяни тело, это всего лишь тонкая оболочка, сквозь которую просвечивается душа человека. Вы знаете, почтеннейший, люди на портретах Модильяни очень своеобразные. Скорее он передавал характер и душу, добавляя то, чего в зеркале человек не видит. А самое интересное, что Модильяни, в основном, писал людей, которые ему просто понравились – это и портреты друзей или просто знакомых, которые окружали в то время этого художника. Поэтому, вполне возможно, что эта балерина произвела на него сильное впечатление и он решил написать ее портрет.

– Иван Иванович, голубчик, – обратился он к Загорскому, – зайдите, душа моя, в наш архив, вдруг, найдете какие-нибудь фотографии с выставки за тот год.

Загорский кивнул головой и вышел из кабинета, а старичок опять подошел к своему столу, присел за стол и, как ни в чем не бывало, продолжил что-то рассматривать.

Женя сидел тихо, боясь нарушить тишину, привычную для хозяина кабинета. Прошел час, сидеть на одном месте надоело и Женя, встав со стула, начал рассматривать, висевшие на стенах картины.