– Что вам известно о Хироне?
Гермес затрещал с готовностью, жестикулируя и поводя плечами – воздух сразу наполнился густым розовым ароматом.
Основное я знал – не было нужды и слушать, но я все-таки слушал.
– Подробнее, – сказал я, отводя взгляд от воронья, панически кружащегося над трупами.
– Нечаянно вышло. В горячке, можно сказать. Братец только-только как следует выпил, а тут кентавры понабежали, грозиться начали. Мол, ты пьешь наше вино, да мы тебя… Ну, он разозлился, – он же в папочку нравом у нас… – Гермес с опаской покосился на Таната. – Сперва головнями в них покидал, потом за лук взялся. Они было бежать, так и он за ними. Думали, что Хирон его остановит, понеслись укрываться к Хирону – ну, а Геракл в запарке не различил, видно: кентавр и кентавр… пальнул, глядит – учитель.
Танат издал свистящий звук. Сдается мне, было там что-то про героев-идиотов.
Или про идиотов-учителей.
– А дальше, Владыка… дальше самое странное. Лернейский яд убийственен для смертных. Для бессмертных, как выяснилось, – это вечное мучение. Хирон не может излечить себя ничем, и ученички ему не могут помочь. Пеан, наш лекарь, конечно, мог бы… так кентавр же в стороне от Олимпа, вот и не обращается. Правильно делает. Зевс не забыл отказа Хирона сражаться в наших рядах в Титаномахии. Кентавр будет мучиться долго… даже если и попросит.
Теперь я посмотрел на Таната, который задумчиво водил пальцем по лезвию клинка.
– Он звал, – отозвался Убийца тихо. – Один раз, когда мучения стали слишком сильными. Хотел заглушить боль глотком из Леты.
– А ты, конечно, отказал, – бодро кивнул Гермес и почесал бородавку на щеке. Бородавка возникла только что, на идеальной коже. – Где это видано – бессмертных под меч пускать. Ах, он еще и в подземное царство собирался?! Ну, это уже совсем…
Да уж, племянничек, совсем. Эта истина достает головой до неба. В олимпийские ворота ее не пропихнешь: на ней держится разница между нами и смертными.
Бессмертный не может умереть.
Вот только мне до рези, до боли в плечах нужно, чтобы он умер.
– Хирон принял отказ?
На черное лезвие клинка Таната налипли разноцветные волоски. Убийца не торопясь счищал их тряпицей, и железо чуть слышно благодарно пело что-то о новых смертях.
– «Берись за свой меч, подземный ублюдок! – процитировал бог смерти. – Трус! Мертвожор! Падальщик!»
Гермес тихо присвистнул, пробормотал: «А его ещё мудрым называют…»
– Это и было мудрым. Он пытался вынудить тебя на удар.
Тряпица замедлила ход по клинку.
– Под конец вспомнил даже ту историю с Сизифом. И с женой Адмета. Напоминал, что Алкид, - словно в издевательство – смертное, а не геройское имя, – его ученик.
Гермес немного подумал и сместил седалище на локоть подальше от Таната. Так было спокойнее.
Кто-то из недобитых воинов, бродивших среди трупов, заметил троих под деревом, побежал в сторону дуба, отчаянно и бессмысленно разевая рот. Что он там кричал? Что мы, мрази, прохлаждаемся, когда такое? Что сидим рядом с какой-то рыжей? И да кто мы вообще такие, чтобы просто смотреть?
Не добежал, схватил ледяное молчание, споткнулся о вылезший из земли корень…
Черные крылья взметнулись, почти коснувшись лица. Лезвие клинка едва заметно мелькнуло над головой лежащего воина, а в следующий миг Танат сидел уже на прежнем месте и протирал меч заново.
Гермес перестал дышать и шевелиться. Воронье в небе орало надсадно, будто призывало потерянного басилевса.
Наверное, Хирон и правда страдал неимоверно, раз хотел, чтобы ему достался вот такой удар. Настолько, что не стал себя спрашивать: а что будет, если Убийца резанет того, кому предписано бессмертие? Чья нить – пусть напитанная черным ядом – но еще вьется и не может быть перерезанной?
– Что сделал ты?
Черные крылья неторопливо укладывались за спиной подземного посланца. Бесшумно, не тревожа исполненное смыслов молчание.
«Мой удар не подарил бы ему облегчения. Не дал бы смерти. Если ты спрашиваешь, невидимка, ты сам это знаешь».
Еще и как знаю… повел плечом, на котором с давних пор осталась метка – след первой, а может, второй, тренировки.
Для бессмертных меч Таната – всего лишь меч. Раны от него не заживают – но и только.
– Я ушел, не дав ему ответа.
Оставил, значит, кентавра мучиться болью и неизвестностью. И сознанием собственной дурости оттого, что он забыл про изощренную мстительность подземных.
– Хорошо, – сказал я. – Теперь он думает, что ты на него зол.
Гермес звучно поперхнулся воздухом. Спавшие доселе крылышки на таллариях пробудились и чуть не утянули вестника в небо.
Пока племянник справлялся с норовистыми сандалиями, пока одергивал и без того ничего не скрывающую одежину на пышных формах, я опять обратился к Убийце.
– Ты не договорил. Если он настолько хотел умереть…
– Не хотел.