К судьбе лицом

Я не спросил, какой. Натянул поводья, останавливая четверку. Чтобы слово, которое ударит в спину уже не стрелой – копьем – не столкнуло меня с колесницы на ходу. Чтобы – когда по венам потечет яд неотвратимости, устоять…

– Неуязвимость.

* * *

Эвклей в кои-то веки убрался с пути сам. Швырнул собеседника в пасть судьбы. Даже баранины со стола не прихватил: тут бы свое мясо на костях унести!

Распорядителю хватило взгляда – короткого, на мое лицо. Потом он икнул от дверей: «Опять, значит» – еще короче. Потом – все. Только шаги загрохотали по направлению к кухне, возле которой и расположились покои.

Едой и вином провоняли ковры по стенам, мебель, лоснящийся пол. Огонь в очаге коптил и отдавал запахом бараньего сала, из-за широкого стола и множества кувшинов и блюд казалось слишком тесно. Чаши разных размеров нахально кидались в глаза, просились в руки: вознеси! наполни! И не говори о серьезном, серьезное – оно в чертогах, посреди мраморных колонн, золотых тронов…

Серьезному, правда, было наплевать. Оно упрямо рвалось с губ – и пусть себе кентавр наполовину пьян и и полулежит на охапке кощунственно высушенных асфоделей.

– Ты сказал мне не всё.

Карие глаза сузились, замерцали винным жидким блеском. Не хмель Диониса – хмель торжества.

– Да, Кронид. Я сказал не всё.

Серебро кубка спрятало за собой смешок. Знакомый, кровный, отцовский.

Пил кентавр долго. Впрок запасался – чтоб аж в горле плескалось. Потому что перед ним не абы-кто – царь подземного мира. Возьмет сейчас Аид Ужасный его за такое – и в стойло. Стигийских на прогулки вывозить. А кормить – прогнившим овсом, если вообще кормить.

…если честно, очень хочется так и поступить. Только в глазах у Хирона, учителя героев, - стена. Непрошибаемая, серая, сложенная из валунов. То ли Геракл громоздил, то ли в древние времена титаны старались.

На Поля Мук кентавра? В лапы Кер? К Эриниям с бичами? К палачам? Хоть сейчас. К Сизифу? Вот интересно, с этим еще незнакомы. Что, к Танталу? Тоже найдутся темы для разговоров. Или другая какая мука? И это с радостью.

Кентавра можно разрезать на куски, обратить в мрамор и перетереть в крошку – а стена упорства не поколеблется. Так и будет скрывать недосказанное в первый раз.

Такие стены умеют воздвигать только Крониды.

– Почему? – спросил я. И дождался высшей истины мудрого Хирона – пожатия плечами.

– А почему нет?

В отдалении взвыл Тартар, титаны встряхнули стены узилища: «Ждем! Надеемся!» – и кентавр явно заметил, как я перехватил двузубец. Помотал полуседой головой, отгоняя докучливую муху хмеля. Потянулся за какой-то снедью через стол, разделяющий нас двоих, как поле – враждующие армии.

– Я учил своих мальцов задавать верные вопросы. Тебя, видно, такому не успели научить – ничего, никогда не поздно… Спроси сам себя – почему. Почему сидишь здесь? Почему закрываешь Олимп от узников Тартара? Почему мечешься, пытаешься переиграть Гею… и не видишь, что ничего не меняется! Ничего! Не меняется!

Вопрос упруго отскочил от пахнущих поджаркой стен, привычно раздробился, зазвенел о кубки. Сто тысяч вечных почему – сродни тем, которые обступали меня на пути в Тартар.

Почему идешь?

Почему ты?

Почему на этой стороне?

И сто тысяч верных «потому что», которые неудержимой мозаикой сливаются в одно: потому что это ты, моя Ананка…

– А почему нет? – спросил я, пожимая плечами.

Кентавр дернул щекой. Он, кажется, собирался говорить что-то пламенное. Даже кубок поднял – грохнуть. Да! Ничего не меняется! Одни тираны сменяют других, а земля все стонет, а небо все кричит от боли, а случайно попавшие меж жерновов войны дети так и текут бессловесными тенями в подземный мир…

– Я не был на той войне, Аид. Это верно. Не примкнул ни к олимпийцам, ни к армии отца. Потому что не видел разницы. Скажи, что изменилось бы, если бы вы оставили Крона править? Если бы вы не исполнили пророчество…

Это все-таки не Деметра и ее «пусть бы правили, а нам пусть бы дали жить!» Не мудрость труса, отсиживающегося подальше от битв: «Да хоть бы уже они определились наконец-то!» Иная мудрость, изворотливая и ядовитая, потому что это – мудрость героя. Нет, учителя героев. Зачем развязывать войну, если не желаешь облагодетельствовать мир? Устроить новый Золотой Век, осчастливить всех разом – и смертных, и бессмертных. Какие из вас правители, если вы приковываете былых союзников к скалам и грызетесь между собой?!

– Ты не был на войне, – отозвался я. Испарил из руки двузубец. Гранат с высокого блюда отяжелевшей птахой порхнул в ладонь. Любуйся, кентавр, перед тобой – картина для фрески или мозаики. Аид Подземный держит свой символ. Воспоминание о горе Деметры и слезах Персефоны, и свадьбе, на которой веселились все, кроме мужа, жены и тещи.

Только вот за этим воспоминанием – еще одно, полустертое.