К судьбе лицом

Не заиграться бы в уступки. Усмешки Зевса перетерпеть легко, он и впрямь велик над нами, но если его многочисленное потомство начнет усмехаться на тот же лад…

После я вытянулся в наполненной теплой ароматной водой ванне в одной из комнат для омовения и закрыл глаза. Рана блаженно постанывала, зарастая, медленно рассеивалась муть перед глазами, и казалось, вода вымывает изнутри многолетнюю копоть сомнений: что делать, было ясно, теперь только не усомниться, только доиграть до конца…

Афина скользнула в комнату, не спросив разрешения: возникла, в доспехе и даже, кажется, при эгиде – только что с поля битвы.

– Радуйся, дядя.

Я плохо умею это делать. Особенно когда пресловутое потомство все же лезет куда не попросят и в ненужный момент.

– Я совершаю омовение, – произнес я очевидное.

Неочевидным было то, что я чувствовал себя неуютно, когда надо мной стоят в полном вооружении, а у меня из оружия – лепестки цветов, плавающие в воде.

– Так совершай же его и дальше. Ты не смутишь меня, – слегка дрогнули в улыбке губы.

В самом деле, чем ее смутишь после пиров Зевса…

Впрочем, Афина всегда принадлежала к числу несмущаемых, словно у нее вовсе не было плоти, а был только дух и ум. О том, что есть и руки – она вспоминала, когда нужно было рукодельничать или разить, что есть и ноги – когда нужно было ходить или вскакивать на колесницу… Если Артемида любого мужчину в сползшем хитоне считала покушением на свою девственность и бросалась убивать, то Афина свою чистоту блюла иначе: к ней попросту не могла пристать грязь. Утопи в зловонной жиже – выйдет чистой и в сверкающих доспехах.

– Так значит, ты проверил силу удара Алкида?

Гераклом его не зовет. Недолюбливает мачеху?

Я поднял хмурый взгляд – интересно, насколько я грозен теперь, с вымокшими волосами, без двузубца (да что там – и без всего остального!), вооруженный, так сказать, только лицом?

Бедная харита, прислуживавшая мне при омовении, попятилась и развернула на себя сосуд с благовонным маслом. А, наверное, грозен.

Впрочем, на Афину это не подействовало.

– Ибо мне трудно назвать причину, по которой Владыка Мертвых мог выйти против смертного.

– Аиду Безжалостному не нужны причины. Аид Непреклонный не спрашивает разрешения, с кем ему сражаться.

– После сегодняшнего дня я скорее назвала бы тебя Аидом Разумным, –пробормотала дочь Зевса. Она опустилась на сиденье у колонны из розового мрамора и сняла шлем. – Там были Гера и Арес. Владыка, почему ты…

– Арес – война. Он отправился воевать за царя Пилоса, который принес ему обильные жертвы. Но после истории с Танатом он не решился бы попытать себя в единоборстве с Гераклом. Гера… приблизься она к сыну Зевса – и будет иметь дело с его отцом. Нужен был Кронид.

– А Колебатель Волн, хоть и разъярен утратой своих детей, слишком ценит отношения с Громовержцем. Кроме того, он невоздержан: конечно, его легко можно было уговорить выступить против Алкида… но кто поручился бы, что он сумеет остановиться?

А больше никого на примете не было: Аполлон опять в драку с Гераклом не полезет, Дионис прохлаждается в обществе менад, а великанами и чудовищами испытывать – так они для сына Зевса давно не испытание.

Интересно, Совоокая могла бы услышать меня по-настоящему – глаза в глаза? Впрочем, нет, не буду пробовать. Жаль – если разочарование…

– И каков он – его удар, Владыка?

– Хорош.

Кажется, сам не вздрогнул – а лепестки на воде закачались, потревоженные. Да уж, хорош – Владыка на светлый Олимп едва ли не на карачках всползал, а лекарь потом сколько времени языком цокал…

– Дети Тартара и Геи, Гиганты могут оказаться превыше богов. Может статься, наша победа в том, кто в момент боя видит перед собой не богов, или чудовищ, или Гигантов... Я долго размышляла над этим, Владыка. Ты встретился с Алкидом: что видит перед собой он?

– Противника.

Она подалась вперед, не боясь вглядываться в мое лицо, она бы и в тьму Тартара заглянула, лишь бы увидеть в ней истину…

– И как ты почувствовал себя после его стрелы?

Я не решился произнести это вслух. И взглядом. Чуть опустил ресницы, подтверждая то, что она думала сама. Да. Смертным. Я почувствовал себя смертным.

По телу прокатилась невольная волна дрожи, и бедная прислужница кинулась подливать в ванну горячей воды.

Смертным… я мог поклясться, что чувствовал, как открывается мне навстречу щель входа у Тэнара, я почти видел ухмылку Харона, слышал ворчание Цербера, плеск Леты, хотел…

Я не мог этого хотеть.

Для бессмертных тоже есть запретные мысли.

– Значит, это правда, – тихо сказала она. – Беда лишь в том, что большинство из Семьи слишком горды, чтобы позвать на помощь героя, пусть и величайшего.

Знаю это. Знаю, что Олимп будет разрушен до основания, но никогда – никогда! – боги не прислушаются к безумной идее: позвать на помощь смертного.