К неведомым берегам

Резанов кивнул головой, предложил руку, и они быстро пошли налево, в глубину сада.

— А что же вы сегодня такой невеселый? Вчера грустил лейтенант, сегодня вы… Вы чередуетесь?

— Да, а вы, донна Консепсия, разве всегда так веселы?

— О нет, мосье, здесь, во Фриско, я весела только на людях, а одна я скучаю и плачу, когда вспоминаю Париж, в котором провела целых шесть лет. Папа боялся оставить меня во Франции. В этой беспокойной стране, говорит, можно всего ожидать. А в Испании тоже неспокойно, там тоже часто бывают волнения. Большое недовольство вызывают самоуправство и притеснения любимца королевы и короля Годоя[2]. Может быть, вы слышали о нем?

«Однако девица из очень шустрых и, видимо, неглупа», — подумал, внимательно слушая, Резанов.

— Тетка моя — француженка, и папа очень опасался, что я тоже сделаюсь француженкой, — продолжала Консепсия и, подняв голову и повернувшись всем лицом к Резанову, возбужденно затараторила: — А я, скажу вам откровенно, давно уже француженка и терпеть не могу, когда здесь твердят: «Прекрасная земля, теплый климат, хлеба и скота много». Мне люди нужны, понимаете настоящие люди, а не индейцы и скот! А вы, мосье Резанов, вы, русские, ведь вы все тоже любите французов, говорите при дворе по-французски, одеваетесь по-французски и даже, говорят, кушаете по-французски, да? Ну, например, вы сами, разве вы не похожи точь-в-точь на французского маркиза или виконта?

— Не совсем так, милая маленькая донна, — мягко возразил Резанов. — Мы только недавно заговорили по-французски, а при царице Екатерине и императоре Павле мы больше говорили по-немецки.

— А вы видели императрицу Екатерину? Вы, может быть, разговаривали с ней когда-нибудь? — встрепенулась Консепсия, уставившись на Резанова.

— Да, и не раз…

— Расскажите о ней, сейчас расскажите, хорошо? — попросила Консепсия и тихо, мечтательно продолжала: — Она счастливая, она умела наслаждаться жизнью и властью. Мы много говорили о ней с подругами в нашем монастыре… Нас ищут, — сказала она, прислушиваясь.

Поблизости были слышны голоса моряков и донны Анны.

— Когда-нибудь расскажу, непременно расскажу, — пообещал Резанов. — А теперь, раз вы так любите все французское, я вам предложу вот что: у меня много интересных французских книг, хотите читать?

— Прекрасно, прекрасно, буду ждать с нетерпением…

— Чего это ты будешь ждать с нетерпением? — с подчеркнутым испанским акцентом спросила, приближаясь, донна Анна.

— Это наш секрет, не правда ли, мосье Резанов? — жеманясь перед офицерами, ответила Консепсия, и они присоединились к гуляющим.

— Я очень люблю носиться верхом по горам и по берегу моря, но не с кем, — возвращаясь домой, щебетала Консепсия. — Мой обожатель, вы его видели, не любит верховой езды. Кроме того, он в моем присутствии все больше молчит, а это скучно. Иное дело другой мой поклонник, из Монтерея, вы его там, наверное, увидите, но он и приезжает не очень часто, хотя и пользуется всяким предлогом.

— А они вам нравятся, эти ваши обожатели? — спросил Резанов.

— Как вам сказать, мосье Резанов, скажу вам откровенно, в монастыре мы только и говорили, что о любви и о искусстве нравиться и повелевать, а я теперь больше проверяю усвоенную теорию на практике, чем увлекаюсь сама.

«Очаровательна в своей непосредственности», — подумал Резанов и сказал:

— По-видимому, вы усиленно применяете пройденную вами науку на практике, — оба мои офицера уже у ваших ног.

— Я это сама заметила, — засмеялась Консепсия. — Но это не то, все не то, мосье Резанов, о чем я мечтаю…

Богатые подарки, присланные на следующий день Резановым всему семейству Аргуелло и монахам, очаровали их. Консепсия получила предназначенное для японцев роскошное французское зеркало высотою в четыре аршина, в тяжелой раме, украшенной золочеными амурами. Большой любитель шахматной игры падре де Урия, как маленький ребенок, радовался украшенным золотом шахматам из слоновой кости с доской из редчайших уральских самоцветов. Дон Люиз был в восторге от подаренного ему прекрасного английского охотничьего ружья с золотой насечкой.

Дарить было что, так как у Резанова остались неиспользованными все подарки, приготовленные для японского императора и его двора. Некоторое количество он предусмотрительно захватил с собой.

Тяжелое зеркало тащила на руках чуть ли не вся команда корабля под руководством егеря Ивана. В матросской щегольской форме, исключительно стройный, с легким загаром на приветливом юношеском лице, он заметно выделялся среди других матросов.

Передавая донне Консепсии записку, Иван взглянул на испанку и, густо покраснев, сказал по-французски:

— Его превосходительство приказали мне не уходить, пока не будет поставлено зеркало там, где вы лично укажете, и не скажете: «Вот так хорошо».

— Кто вы? — спросила Консепсия, протягивая ему руку. — Почему я вас никогда не видела?

— Я матрос, — ответил смущенно Иван, держа руки по швам.