К неведомым берегам

Королевская ставка находилась в долине, в одной миле от берега. Вела туда, собственно говоря, не дорога, а быстро текущий неглубокий ручей с ровным песчаным дном. Пришлось идти, шлепая по воде, босиком. Впереди далеко тянулся уходящий понемногу вверх лес кокосовых и хлебных деревьев, пропадая в дымке далеких гор. Затабуированные деревья были отмечены у комлей ожерельями-плетушками, с них свисали плоды тучного урожая. Кокосы местами сменялись панданами со странными ветвями, усыпанными питательными орехами, алевритами с масляными орехами, гардениями с их одуряющими цветами, акациями, гибиском. Кругом шумели живописные водопады, низвергавшиеся с высоких скал. Струи воды, ударяясь о подножья в виде глубоких каменных чаш, разбрызгивались мельчайшей пылью. Многоголосым свистом и чириканьем пернатые словно пели гимн расточительной, разомлевшей на солнце природе.

Король гостеприимно встретил моряков шагов за сто до своего жилища, а затем представил всю свою семью, включая маленькую внучку. Это было знаком особого внимания, потому что видеть ее могли только мать, бабка и ближайшие родственники. Предусмотрительный Лисянский торжественно и серьезно принял ребенка на руки, осторожно покачал и, положив в постельку, прикрыл его подарком — роскошным кружевным покрывалом. На него с умилением смотрела мать — принцесса из соседнего племени таи-пи, с которым путем брака заключен был вечный мир. Она была привезена сюда по воде через глубокий залив, и потому залив находился под безусловным табу.

Некрасивый, со свисающими усами и большим ртом, с непомерно широкой грудной клеткой и немного кривыми ногами, Лисянский, по-видимому, казался ей олицетворением какого-то недосягаемого, особо отмеченного сверхчеловека.

Гости получили разрешение осмотреть на острове все, что их интересовало, и даже Морай — место захоронения останков умерших, хорошо набальзамированных кокосовым маслом. Морай считался еще и обиталищем духов умерших, мстительных и страшных божеств различных рангов.

Смрад гниющих тел распространялся под душными темными ветвями далеко за пределы Морая. Трудно и тошно было дышать этим неподвижным, густым в парном воздухе запахом разложения. Однако у самого Морая обитал главный жрец с семьей, которому, очевидно, этот запах не был противен.

Гости остановились у входа в Морай, устроенного в виде низенького сарайчика, в который вела крохотная лазейка. На каменном помосте лежали груды костей тех несчастных, которых приносили в жертву, предавая тела их гниению. В воздухе стоял неумолкаемый звон носящихся тучами мух и разных насекомых. Подле груды гнили на подножье возвышался идол с толстым животом, как бы утучненный кровью человеческих жертв. Направо виделась «тапапау» погребальница с разлагавшимся трупом и идолами, вокруг которых на земле были разбросаны в изобилии кокосовые орехи, плоды хлебного дерева, гниющая рыба и трупы заколотых для пира собак.

А на темном фоне высоких гор, окаймленных играющими на вечных снегах золотыми лучами солнца, сквозь купы свежей яркой зелени, с вершин и обрывов черных утесов неподвижно свисали десятки голубовато-белых полотнищ огромных водопадов. Стремительно прыгая по скалам и как бы утомясь этой скачкой, они вдруг бессильно повисали над бездной, казалось, беззвучно падали туда с головокружительной высоты, чтобы снова, далее начать свою безумную скачку по камням и обломкам окал, а затем, успокоившись, в мощных потоках слить свою буйную воду с глубокими водами лазурно-прозрачных, прохладных горных озер.

* * *

Капитаны условились выйти в море, как только будут закончены работы на кораблях и пополнены запасы пресной воды. Считанные дни оставались до отплытия.

Неприветливо и неуютно стало в бухте Тойогай. Природа продолжала расточать свои ласки, но их никто не замечал, щедрое солнце согревало и баюкало, но берега опустели. Навещали корабли почему-то еще более усердно только сумрачный Робертс и обидчивый, вертлявый Кабри.

Завизжали плотничьи пилы, старательно завозили по борту длинными кистями, покрывая его до ватерлинии светлым тиром, маляры; застучали своими деревянными молотками конопатчики, ища щелей и заливая их кое-где составом из твердой смолы, клея, масла и серы, не распускающейся от жары. Матросы смолили канаты, еще и еще раз просушивали паруса: корабли готовились к отплытию.

В день отплытия легкий ветерок с утра зарябил гладкую синеву бухты. Корабли подняли якоря. «Нева» медленно потянулась на верпах вперед, к узким воротам залива, за ней, подняв паруса, устремилась «Надежда». Внезапно ветер упал, и «Надежда», подхваченная течением с моря, понеслась на мрачные, зловеще черневшие утесы, у подножия которых пенилась кружевная полоска бурунов. Едва брошенный тяжелый якорь достиг дна, как корабль резко остановился — почти вплотную к скалистым утесам. Тучи птиц, вспугнутых близостью людей, с воплями поднялись со скал, закружились над кораблем. Казалось, спасения нет… еще минута, еще немного, каких-нибудь десять сажен, и корабль разобьется об острые каменные стенки, уходящие отвесно в глубокую воду.