К неведомым берегам

— А плюнь ты на это дело, дорогой! — сказал с участием Лисянский Крузенштерну. — Никому, кроме тебя, мы подчиняться не будем, тем более этому посланнику от торгашей и продувной его американской лавочке. В случае чего выведем их на чистую воду перед государем… Давайте-ка выпьем за здоровье нашего единственного начальника!

На этот раз тост был подхвачен с большим энтузиазмом.

* * *

Утром 26 июля (еще не было восьми) к посланнику явился курьер от Румянцева:

«Считаю необходимым, чтобы экспедиция Резанова тронулась в путь при первом же дуновении попутного ветра. Кажется мне, что это можно будет сделать завтра же», — писал министру царь.

— Иван Федорович, государь император требует отплытия сегодня же! крикнул Резанов, постучавший в переборку каюты Крузенштерна. — Готовьтесь, а я съезжу пока на «Неву».

— Сейчас прикажу сниматься с якоря, ветер попутный, — с готовностью отозвался Крузенштерн и крикнул: — Старшего офицера ко мне!

Не успел Резанов сесть в поданную шлюпку, как сигнальщик уже отдал на «Неву» приказание Крузенштерна сниматься с якоря. Вызванные наверх дудками боцманов команды обоих кораблей чуть не одновременно заняли свои места. Кадеты Коцебу бросились к тетрадкам, где у каждого тщательно был переписан «Павла 1-го Устав военного флота».

Не прошло и часу, как оба корабля, одевшись в свои белоснежные одежды, описали широкий полукруг и устремились на запад.

* * *

Мысленный перечет всей публики, устроившейся на палубе, оживленные в группах беседы, яркое солнце и успокаивающая темная синева моря привели служащего Российско-Американской компании Шемелина, на которого возложена была обязанность вести дневник, к убеждению, что кают-компания совершенно свободна и пустовать будет долго.

Бесцеремонность и высокомерие старшего офицера, третировавшего Шемелина как «купчишку», любопытство надоедливого и шумного кавалера свиты Толстого и кадет Коцебу заставляли ловить минуты, когда можно было более или менее спокойно разложить материалы, сделать подсчеты и, наконец, черкнуть несколько осторожных строк в дневничке… К последнему Шемелин пристрастился. Он исправно пользовался разрешением знакомиться с распоряжениями капитана по кораблю и эскадре и неутомимо расспрашивал мальчиков Коцебу и ученых о международной торговле. Офицеры, правда, тоже не отказывали в корректных ответах, но по своей инициативе почти никогда не вступали в беседу и вели себя холодно, отчужденно.

По их представлениям мир делился на две части: «свои» — это моряки и «чужие» — все остальные. С наибольшим пренебрежением относились к купчишкам. Что касается Шемелина, он был вдвойне неприятен тем, что его положение лица, контролирующего расходы, — заставляло до известной степени с ним считаться. К тому же Шемелин держал себя с достоинством.

Из морских офицеров с ним просто вел себя один только лейтенант Головачев. Он охотно, по-дружески разговаривал с Шемелиным обо всех делах, делился и своими впечатлениями об офицерах корабля, большинство которых знал уже давно, по службе в Ревеле.

— С ними трудно дружить. Даже если они милы и корректны, то все равно по отношению ко всем не ревельцам чувствуешь с их стороны холодок. И потом они там все между собою в родстве или свойстве: Крузенштерн через Коцебу и Эспенбергов, Моллер через Беллинсгаузенов, Беллинсгаузены через Витбергов, Витберги опять через Коцебу, бароны Бистром через Крузенштернов, бароны Штейнгели тоже его родственники. Затем у них связи перекидываются за границу, как будто через Бернарди и опять же этого подозрительного Коцебу… С ними тяжеловато и скучно.

— А что представляет собой Крузенштерн? — интересовался Шемелин.

— Боевой капитан-лейтенант с хорошим морским прошлым. Отличился в девяностом году на «Мстиславе». Тогда заставили шведского контр-адмирала Лилиенфельда спустить флаг. Крузенштерну, как проявившему особую неустрашимость, поручено было тогда сопровождать Лилиенфельда на «Мстиславе» и доставить флаг контр-адмирала и шведского корабля в Ревель… Увлечен разными географическими исследованиями в области иностранной торговли. Успел побывать в Вест-Индии, на Бермудских островах, в Ост-Индии и даже добирался до Кантона. В Россию вернулся только год назад и сразу же подал какой-то проект о колониальной торговле, но проект где-то застрял. Крузенштерн чувствовал себя обиженным, собирался было уже жениться — хотел осесть на земле, разводить огород и писать воспоминания.

— А как служить с ним? Не трудно?

— Он корректен, умеренно требователен, но с людьми обращается чуть-чуть свысока.

О первой перенесенной буре Шемелин записал в своем дневнике: