К неведомым берегам

Треск ломающихся прутьев валежника возобновился, и из чащи снова послышался голос Шелихова:

— Разволновался и не досказал тебе об истории с книгой о моем странствовании… Наставили там нулей, насовали лишнего, ну и дьявол с ними, не стал и связываться, пусть их; приврал Шелихов, так приврал — все моряки так делают. Ты сам читал, знаешь… Нет, придумали штуку похуже: через год хлоп — еще книга — «Продолжение странствований Шелихова». А на самом деле это журнал Измайлова и Бочарова. Как попал в печать, не знаю, а там точное указание, где и как зарыты доски с надписью «Земля Российского Владения»… Я, Шелихов, дал слово царскому наместнику держать дело в великой тайне, а они на, поди!.. Государственную измену мне пришили. Это свежий подвох под мое честное, именитого российского купца имя… Я не зря ношу на пожалованной мне самой матушкой царицей медали надпись: «За усердие к пользе государственной распространением открытия неизвестных земель и народов и заведения с ними торговли…» Очисти теперь себя, ну-ка!.. Зверь и изменник отечеству, а не именитый…

— Не растравляйте себя, Григорий Иванович, успокойтесь, — упрашивал Резанов взбудораженного Шелихова. — Приеду в Петербург, разыщу негодяев. Попляшут они у меня!..

Добрались до Иркутска, окончательно сдружившись.

— Ты аккуратно к Шелиховым каждый день ходишь, как в департамент, подтрунивали над Резановым его родители.

— Сватаюсь, — смеялся Резанов, — хочу иркутским женихам нос натянуть!

— В добрый час. А как в дорогу миллионы золота повезешь?..

Оставалось до отъезда две недели. Резанов посвящен был во все планы и предположения Шелихова, познакомился и с вернувшимся из Петербурга Мыльниковым. Говорили о делах вместе с ним…

Заставши как-то Анну, уединившуюся в столовой с вязаньем, Резанов решительно стал в дверях, мешая ей пройти, и сказал:

— Анна Григорьевна, одну минутку…

Вспыхнув до корней волос, она опустила голову. Не подымая глаз, теребила остававшееся в руках вязанье.

Сверху Резанову виден был аккуратный пробор красивых золотистых, как у матери, туго заплетенных в тяжелые косы волос.

— Я полюбил вас… Согласны быть моей женой? — тихо спросил он. Ответьте, как вы?

— С отцом говорили? — спросила Анна, наклоняя голову еще ниже. И на ответ «да» скороговоркой, продолжая смущаться, бросила:

— Присылайте сватов…

Выскользнув из-под рук Резанова, уже раскрытых для объятия, Анна вбежала в свою комнату, закрылась на ключ и уткнулась мокрым от слез лицом в подушку.

10. Смерть Шелихова

Июньский рассвет теплый, но тусклый и слезливый. Григорий Иванович вышел на свой двор, погруженный еще в глубокий сон. Подняв голову к небу, он посмотрел на низко бегущие тонкой паутинкой слезоточивые облака, на стайки носившихся крикливых и юрких стрижей и направился решительным шагом к конюшне.

— Да закладай сейчас же! — послышался оттуда его приглушенный голос. Потом донеслось недовольное бормотание и какой-то невнятный вопрос конюха, а вслед за тем резкое хозяйское «не-е», и Григорий Иванович, стараясь не шуметь, вернулся в дом.

Неосторожным бряцанием медного соска умывальника он разбудил Наталью Алексеевну. Она показалась на пороге в легком халатике.

— Никак куда-то собрался, Григорий Иванович? С вечера ничего не говорил…

— Не спалось, голубка, ну вот и надумал, — не переставая булькать умывальником, отвечал густо намыленный Григорий Иванович. Неожиданно он выпрямился и брызнул холодной водой в лицо жены, роняя на пол мыльную пену.

— Ах! — вскрикнула Наталья Алексеевна, закрываясь руками. — Дети увидят — скажут, отец разыгрался, как маленький… Слышишь? Надолго ли собрался?

— Нет, ненадолго. Думаю слетать на «Железный» к Бутыгину.

— Это на Петровский-то завод? Полтыщи верст…

— В неделю обернусь. Хочу посмотреть, нельзя ли чего приспособить для пильной мельницы на Кадьяке. Не тащить же каждый пустяк из Питера…

— Смотри, погода-то хмурится, — показала в окно Наталья Алексеевна.

— Стрижи выше облаков летают — к вёдру, значит… Чайку бы…

Через полчаса озабоченный, но бодрый, как всегда, Григорий Иванович уже тарахтел по городским ухабам.

На постройке пильной мельницы на американских островах чуть не в каждом письме настаивал главноуправляющий Баранов, а давно выписанное из Петербурга оборудование не приходило.

Разгулявшийся вскоре на редкость погожий денек не радовал Григория Ивановича: невеселые мысли не выходили из головы.

«Старый дурак, — досадовал он на своего главного и давнишнего компаньона, а в прошлом хозяина, Голикова, — от рук отбился, ничего не платит в компанию. Мало того, допустил до протеста векселя, а свой пай — до секвестра. Свою долю мехов в компании стал выхватывать еще по дороге, до дележа… Задумал что-то с переводом своего пая на чужое имя, зачем-то повадился тайком то к Лебедеву-Ласточкину, то к Мыльникову… Наушничают там, наговаривают на Баранова… Мешает, видно, их темным делишкам…»