К неведомым берегам

Разговор возобновился вечером у костра, после ужина, при длительном чаепитии. Шелихов хворостинкой старательно подравнивал края костра.

— Я давеча не окончил разговора с тобой, Николай Петрович, — задумчиво проговорил он, сдвигая вылезающие из огня потрескивающие сучья.

— Слушаю, — встрепенулся Резанов.

— Так вот, видишь ли: я здесь, в Иркутске, при губернаторе, Баранов на островах, с промышленными и американцами, а в Питере, так скажем, ты при царице.

Шелихов остановился, Резанов молчал.

— Только, видишь ли, в чем тут загвоздка… Нанять тебя, хотя бы и за большие деньги, нельзя…

«Нанять!» — Резанова покоробило от этого грубого слова. В замешательстве он поднялся на ноги.

— Надо сделать так, чтобы мои дела стали нашими, понял?

— Григорий Иванович, — тихо сказал Резанов, подходя и подсаживаясь к Шелихову. — Григорий Иванович, я вот все хочу сказать, да не решаюсь… Выдайте за меня Анну Григорьевну. Люба она мне, да и от меня как будто не отворачивается.

— Договорился, что ли, с ней? — спросил Шелихов.

— Нет, ни с нею, ни с Натальей Алексеевной я не говорил. Ждал случая сначала поговорить с вами.

— Отвечу прямо и коротко: это было бы лучше всего, — весело проговорил Шелихов. — Но учитывать надо здесь вот что: первое — молода и учения еще не кончила, а второе — хочет ли, ибо неволить не буду… Разрешим это дело в Иркутске, а пока что обнимемся, дорогой.

Они обнялись и потом крепко пожали друг другу руки.

На следующий день, когда они опять расположились у костра на привале, ехавший навстречу им якут привез письмо от Натальи Алексеевны. Шелихов по прочтении молча протянул его Резанову. Сообщая о различных семейных новостях, Наталья Алексеевна писала:

«Таскают здесь по всему городу, будто Биллингс обнес вас государыне, что вы ее обманули и просили миссию напрасно, так как у вас в Америке, как он сам видел, ничего нет и то, что у вас все выдумано из своей головы. А государыня будто разгневалась и послала курьера, чтобы вас воротить с дороги и привезти скованного прямо в Петербург. Этот курьер будто бы проехал под секретом, и о нем никто не знает, кроме только одного генерал-губернатора. Весь город барабанит, что вы вот-вот прибудете сюда в железах, и много разных пустяков, о которых говорить не стану…»

— Ну, вот тебе, — сказал Шелихов, — полюбуйся, как строят против меня козни и не унимаются до сих пор. Ведь дело идет все о том же доносе, написанном подлекарем Бритюковым по наущению Биллингса. Бритюков послан был охотским начальником со мною на острова. Жили мы там с ним три года и вернулись в восемьдесят седьмом году, а донос он настрочил четыре года спустя, в девяносто первом. Ты, само собой разумеется, спросишь, почему он молчал четыре с лишком года. Боялся — так он объяснил — потому-де, что я заявил на островах, будто имею право казнить и миловать. О том, как я миловал, Бритюков не рассказывал, а вот как казнил, выдумал и донес, хотя притом оговорился, что сам не видал. Я, видишь ли, пытал туземцев шомполами и китовым усом и собственноручно расстреливал из штуцера одной общей пулей, поставивши нескольких в затылок друг другу коняг, чтоб было подешевле… Тебе смешно? — нахмурился Шелихов, заметив что Резанов улыбнулся. — Думаешь, выдумка, не стоящая внимания? Никак нет: Биллингс послал обследовать дело «о зверствах Шелихова». К счастью для меня, оно было поручено благородному и прямому Сарычеву, который обследовал Уналашку, Кадьяк и Цуклю. И вот результат, доложенный государыне… — Он вынул из грудного кармана объемистый бумажник, нашел какой-то клочок и при колеблющемся пламени костра прочитал: — «Со стороны туземцев я встретил на островах полное доверие и радушие, особенно же в смешанных поселениях дикарей с русскими…» А ведь Сарычев, понимаешь, шел по свежим следам, когда «зверства Шелихова» должны были ярко сохраниться в памяти людей…

Шелихов вздохнул и махнул рукой:

— Бороться одному со всей сворой конкурентов-зачинщиков и их прихлебателей, ох, как трудно!

— Успокойтесь, Григорий Иванович, — серьезно заговорил Резанов. — Я понимаю, что вам тяжело, но ведь Биллингс все-таки уже прошлое.

— Прошлое? Ошибаешься! Не прошлое, а настоящее и будущее. Из поколения в поколение пойдет гулять и уже, видишь, гуляет по свету гнусная молва, что Шелихов — зверь, что его рубли в крови народов… — сдавленным голосом проговорил Шелихов, отходя в гущину обступившего полянку леса, и только замиравший треск валежника под грузными неверными шагами показывал, что он не может успокоиться…