К неведомым берегам

— До безумия обожаю приключения! — вслух сказала, не удержавшись, Нелли и тут же закрыла себе ладонью рот, опустив голову перед укоризненным взглядом матери. Мишель, заметно только для сестры, выразительно провел пальцем по языку.

— Да, право, нечего рассказывать, Мария Николаевна, — просто, без рисовки заявил Невельской, — после того, что пришлось пережить вам и Сергею Григорьевичу, наши злоключения так бледны, так ничтожны, что не стоит о них говорить… Да и сделали мы, в сущности, очень мало, почти ничего: мы только своими глазами увидели и убедились в том, что существовало тысячелетия до нас. Но ведь не в этом дело, настоящая работа вся впереди: надо занять, населить и сделать своим целый край. Вот перед этим я трепещу; хватит ли сил, уменья, да и не помешают ли…

— Враги? — спросил Мишель.

— Нет, хуже, — замялся Невельской, — свои…

— Свои? — удивилась Нелли. — Зачем же они это делают?

Но ответа не получила — в дверях из столовой появилась молоденькая, в чистом белом передничке и в наколке, горничная и заявила:

— Барышня Екатерина Ивановна просят к чаю.

По дороге в столовую Геннадий Иванович успел обещать любопытной Нелли, что он расскажет о смешных приключениях, а она ему сообщила по секрету, что ей без приключений нельзя будет показаться в институте.

— Но приключения должны быть смешные, — потребовала она, — веселые, а не со стрельбой, бомбами и смертями. Такие нужны только мальчикам.

— Вы посмеялись надо мной там, в передней, — продолжала она вполголоса, — так мне и надо, но только не высмеивайте меня при маман; я тогда совсем теряюсь, молчу и краснею, как дурочка.

— Не буду, никогда не буду, будемте друзьями, — предложил Геннадий Иванович.

— О, как я рада! Какой вы, однако, добрый! — с убеждением сказала Нелли, порывисто схватила его руку, пожала и радостно добавила: — О, если бы вы знали, как мне будут завидовать в институте!

За большим столом, накрытым белоснежной скатертью, с такими же салфетками и сияющим свежестью и блеском чайным сервизом, сидела молоденькая, лет девятнадцати, миловидная девушка в простеньком скромном платье с кружевным воротничком. Строгий ровный пробор, приспущенные назад и затем подобранные к ушам черные волосы хорошо оттеняли открытый лоб, нежный овал чистого девичьего лица и сложенный в едва заметную улыбку небольшой рот. Это была одна из губернаторских племянниц, Ельчанинова Екатерина.

— Вы у нас пробудете святки, Геннадий Иванович? — спросила Мария Николаевна.

— Я полагаю, да. Николай Николаевич решил отправить нас в Петербург, когда закончит отчет. А я думаю, что когда бы он ни кончил, все равно отчет может выйти отсюда только после 31 декабря, то есть уже в будущем году.

— Как хорошо! — сказала Мария Николаевна. — Мы успеем повеселиться с вами на святках. Привлечем всех ваших офицеров, да и своих тут кавалеров у нас немало.

— Нас тут, кавалеров, пруд пруди, Мария Николаевна, — как-то особенно серьезно заметил Струве. — Во-первых, Молчанов, — и он скосил глаз на густо покрасневшую Нелли.

— Почему, во-первых, Молчанов? — спросила она и покраснела еще больше.

— Потому что Молчанов, как мне доподлинно известно, — еще серьезнее сказал Струве, — из кавалеров первый во всех отношениях: правовед, умнее всех, красивее всех, ловчее всех, находчивее всех, танцует лучше всех, а как поет!..

— Довольно, довольно, — запротестовали голоса, — мы все сами хорошо его знаем и разбираемся… Кто еще?

Послышался звонок, и минуту спустя столовая огласилась приветствиями и поцелуями: явились генерал-губернаторша с Элиз и другой Ельчаниновой, сам Николай Николаевич Муравьев и чиновник для поручений Молчанов.

Невельской посмотрел на Струве и незаметно пожал плечами, — вот так посидели уютно в семейной обстановке Волконских, нечего сказать!

Мария Николаевна разрешила нежелающим больше чаю встать и пройти в гостиную и тут же сменила у самовара Катю Ельчанинову. Пошли: впереди Катя и Нелли с Невельским, за ними Струве с Мишелем, сразу заговорившие о службе.

— Скучаете? — спросил, чтобы что-нибудь сказать, Невельской, обращаясь к Кате.

— Мы? О нет, мы много и дружно веселимся — одно развлечение сменяет другое. Затейница, конечно, Мария Николаевна. Видите ли, у нее сложилось такое мнение, что только несчастье дает возможность оценить добрые дары, время от времени подносимые жизнью. Оно же охраняет и от пресыщения. Мы заброшены на край света и очень ценим то, что нам преподносит здесь жизнь.

— Я с мамой не согласна, — сказала Нелли, — и не хотела бы по достоинству ценить двенадцать баллов по математике только после несчастья, то есть получивши шестерку или пятерку. Это несчастье лишнее, правда?

— А я согласен, — возразил Невельской, — кают-компанию, душную, тесную каютную конурку, особенно ценишь после вахты в темную снежную ночь, когда зуб на зуб не попадает и от волнения и от холода. Только тогда чувствуешь, что живешь и наслаждаешься и стаканом крепкого чаю и заплесневелым сухарем.