К неведомым берегам

— Геннадий Иванович, — сказал Невельскому неделю спустя Муравьев, Екатерина Николаевна жаловалась мне вчера, что вы глаз не кажете к нам. Очень прошу вас охранять меня от жалоб хоть с этой стороны, им и без того несть конца. И потом, это я уже от себя, помните: женщины многое могут простить, но только не пренебрежение.

— Слушаю, Николай Николаевич, я сегодня же буду, — ответил Невельской, густо краснея.

— За мадмуазель Элиз ваши офицеры ухаживают наперебой, особенно лейтенант Казакевич, но предпочитает она, по-видимому, Гревенса. Помните, я не отвечаю, если случится по пословице «что имеем, не храним»… Кстати, у декабристов вы не бывали?

— Нет, Николай Николаевич, не был — все недосуг.

— Тут уж, знаете, просто как-то выходит нехорошо: у нас в Иркутске повелось, что все стараются оказать им внимание, тем более что к пренебрежению у них, это понятно, родилась особенная чувствительность… Да вы сами много потеряете, если устранитесь от знакомства с ними.

Геннадий Иванович почувствовал себя неловко и в тот же вечер побывал у Муравьевых. Элиз была в ударе и успевала одарить вниманием всех поклонников и в том числе чопорного и неловкого долговязого юнкера князя Ухтомского, все время соскакивавшего с места и щелкавшего каблуками. На Невельского она явно дулась и старалась не замечать его присутствия: не задевала его вопросами, обходила улыбками и ни разу не попросила аккомпанировать ей на рояле.

На минутку вышел из генеральского кабинета озабоченный Струве, наскоро выпил стакан чаю, извинился и поднялся, чтобы снова исчезнуть, но, как будто что-то вспомнив, подошел к Невельскому и вполголоса сказал:

— Вы до сих пор не были ни у Волконских, ни у Трубецких. Это нехорошо. Вчера Мария Николаевна наказала мне привести вас, если вас тяготят церемонные визиты к ним, запросто. Завтра суббота, это удобно, будет дома и дочурка — сразу со всеми и познакомитесь. Я зайду за вами.

Невельской утвердительно кивнул головой.

9. У Волконских

— Ну вот, дорогой Геннадий Иванович, — сказал на другой день вечером, вбегая в его комнату, Струве, — наконец вы увидите ту женщину, единственную, перед которой Пушкин терялся в немом восхищении, благоговел, как перед святыней, и сохранил это благоговение до конца. Помните его посвящение к «Полтаве»?

Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.

…На условный звонок Струве из комнаты, освещенной только одной затененной большим абажуром лампой, тотчас выбежала в темную прихожую высокая, несколько еще угловатая в движениях девочка-подросток, а за нею стройный высокий юноша с ясно обозначившимся черным пушком на верхней губе.

— Бернард Васильевич, — затараторила девочка, — я сразу узнала, что это вы… Вы не один?

— Нет, не один, — прошептал он ей в ухо сценическим шепотом, — я привел к вам гостя — Невельского…

— Такой маленький, — разочарованно прошептала, в свою очередь, Нелли Волконская.

— Позвольте представиться, мадемуазель, — шагнул к ней Геннадий Иванович, который слышал перешептывание, — перед вами действительно Невельской-маленький, а большой Невельской, настоящий, идет вслед за нами…

Нелли присела перед ним в глубоком институтском реверансе и, сконфузившись, сказала:

— Маман будет вам очень рада, она у себя, — и, видя, что брат пропускает гостя вперед, в гостиную, повисла на руке Струве и опять принялась шептать: — Видите, я с места, кажется, сказала какую-то глупость, как быть?

— Сказать другую, — громко пошутил Струве. — Геннадий Иванович ничего не боится, все стерпит.

— Я позову сейчас маман, — заявила окончательно смущенная Нелли и повернулась бежать.

— Она одна? — спросил Струве.

— Нет, у нее кто-то есть, я думаю, Катя, — и убежала.

С волнением ожидал появления прославленной женщины, так пленившей Пушкина, Геннадий Иванович, не слыша, как Струве представляет ему своего ученика, Мишу Волконского.

В темной рамке широко распахнувшейся двери за откинувшимся драпри показалась высокая стройная фигура Марии Николаевны. Ее легкая походка была так стремительна, что бросившийся навстречу ей Геннадий Иванович не успел сделать и двух шагов, как протянутая вперед узкая теплая рука Марии Николаевны очутилась у его губ.

— Я рада вас видеть…

— Геннадий Иванович, — подсказал Струве.

— Николай Николаевич Муравьев много удивительного рассказывал про вас, Геннадий Иванович, про ваши исключительно важные для России планы и, самое главное, про вашу настойчивость, так блестяще увенчавшуюся успехом. Он говорит, что вы умозрительно, одним изучением материалов, обнаружили ошибки моряков с мировой известностью, сделанные много лет назад, а теперь только проверяли ваши выводы. Расскажите, как это все сложилось?