К барьеру!_N 16-17_ 2009

Странно… Во-первых, «борьба с космополитизмом» это 1949 год, а «дело врачей» — 1953-й. Во-вторых, жена работала вместе с мужем — на испытательном танковом полигоне, и в первую очередь проклятые антисемиты должны бы уволить её, но почему-то не уволили. Тем более странно, что ведь жена, как и муж, владела всеми «военными секретами»: она сама, как пишут, была испытателем танков. В-третьих, какой же смысл требовать развода с женой, потенциальной шпионкой, если она сама оставалась работать на полигоне? В-четвертых, разве доклад о космополитизме мог помешать шпионажу, в возможности коего со стороны Васильева, как видно, подозревали проклятые антисемиты в отличие от тех антисемитов, которые приняли его и жену-еврейку в Бронетанковую академию, где они и познакомились? Наконец, если бы даже её уволили, а он развелся с ней, то разве не мог он передавать ей шпионские сведения и при штампе в паспорте о разводе?

И вот за отказ развестись или сделать доклад героя-фронтовика исключили из партии? Извините, Зоря Альбертовна, может быть, Бориса Львовича когда-то за что-то действительно исключали из партии, членом которой он был с 1952 года, но — за неразвод? за недоклад? В таких случаях я иногда говорю: поищите дураков в другой деревне. Тем более что ведь у вас, как ныне говорят, нет никаких реалий — ни одного имени проклятого антисемита, ни других конкретных данных. А чего мерзавцев жалеть? Да ведь, поди, уже и перемерли, у антисемитов ведь, согласно исследованиям критика Бенедикта Сарнова, средняя продолжительность жизни как у кроликов.

Между прочим, тут есть одна аналогия. Женой В.М. Молотова была Полина Семёновна Жемчужина (Карповская), еврейка. У Вячеслава Михайловича с годами появилась странная для столь высокого государственного мужа слабость: все, что происходило на заседаниях Политбюро, он рассказывал любимой супруге. А та — подружкам, в частности, киевлянке Голде Меир, послу Израиля в СССР (1948–1949). Несмотря на всю тяжесть антигосударственного деяния, никто не потребовал от Молотова развестись с избыточно коммуникабельной супругой или сделать в Верховном Совете доклад о борьбе с космополитизмом. Нет, вопрос был решен гораздо проще: Полине Семеновне дали возможность в Кустанайской области наедине спокойно обдумать особенность своей коммуникабельности. И никаких разводов. Вернувшись из уединения, Полина Семеновна, оставаясь сторонницей Сталина, прожила в любви и согласии с Вячеславом Михайловичем до самой своей смерти в 1960 году. Подружка Голда, которую в 1949 году тоже отправили домой, пережила её почти на двадцать лет.

Так вот, мне кажется, что Бориса Львовича не исключали из партии, а вот то, что он одним из первых вместе с Марком Захаровым и другими архаровцами демократии сбежал из партии при первом же шорохе прогресса ещё в 1989 году, это известно достоверно.

Вот, пожалуй, и всё, что хотелось сказать по поводу юбилея Б.Л. Васильева и его интервью американской газете. Чем же нам, читатель, закончить? Вы не против, если я просто еще раз повторю то, что было в начале? Ну вот: «Дворянин, интеллигент, потомственный русский офицер, литературный классик, родственник Пушкина и Толстого, чистый и добрый человек, он сумел сохранить честь и достоинство, удивительный человек, Человек с большой буквы, встретиться с которым — счастье…» Что ж, никому не возбраняется думать именно так.

В.С. БУШИН

БАСАЕВ, БУЛАТ ШАЛВОВИЧ

Прочитал «Булата Окуджаву» Дмитрия Быкова, серия ЖЗЛ (Жизнь замечательных людей).

Для осмысления и написания большой биографии чаще всего нужна веревка и два столба, между которыми ее надлежит тянуть на письме. У Быкова первый столб — столп: Александр Блок, с которым Быков Окуджаву сравнивает постоянно. Второй столб — потоньше, но весьма ярко окрашен: «письмо 42-х» с подписью Окуджавы, 05.10.1993. По этой дате и по этому документу Быков поверяет Окуджаву много реже, чем по Блоку, но тоже часто. Этот прием — веревка, два столба — удобен и потому правилен. Особенно при смещении, долженствующем показать превосходство личности над датировкой на ее памятнике: чуть до рождения героя, чуть до его смерти.

Откуда тянуть веревку — не вопрос. Точнее, вопрос, но лишь допущений и художественного замысла автора биографии. В случае Окуджавы эту веревку можно тянуть хоть от Блока, хоть от Вийона, коему Окуджава для избежания проблем с цензурой приписал свою «Молитву». Любое сравнение — при наличии должных аргументов — пляшет и хромает примерно в одну цену. У Быкова, ИМХО, оно скорее пляшет, хотя мне известны и другие мнения.