К 80-летию В.А. Маклакова

Делаю поправку на остроумие Андре Зигфрида и на то, что вызвавшую, по его словам, общее остолбенение речь Анри Робера он слышал давно. Вероятно, в речи было не только это. Быть может, Зигфрид и слишком заострил свое положение: ораторское искусство строится па лжи. Можно было бы, однако, сослаться на другое, косвенное свидетельство. Русская классическая литература, со своей крайней правдивостью, никогда адвокатов не любила. В русской литературе есть немало симпатичных убийц, но нет ни одного симпатичного адвоката. Несправедливо? Да, несправедливо. Она не любила суд вообще и в его изображении обычно шла «по линии наименьшего сопротивления». В двух знаменитейших романах о нем, в «Братьях Карамазовых» и в «Воскресении», происходит судебная ошибка. Все же, как бы к суду ни относиться, судебные ошибки происходили не каждый день. «Все понять - все простить»? Но Достоевский был консерватор и проповедовал спасительность наказания. Толстой, правда, был анархист и отрицал всякое насилие. Однако, из его многочисленных военных все солдаты и три четверти офицеров очень привлекательны, во всяком случае в сто раз привлекательнее адвокатов из «Анны Карениной» и «Воскресения». Он даже не вполне отражал здесь народную мудрость: «То-то закон, как судья знаком»... «Законы святы, да судьи супостаты»... «Не бойся закона, бойся законника» и т. д. Эти изречения все же больше относятся к судьям, чем к защитникам. Между тем, как правильно указал Маклаков в своей превосходной речи «Толстой и суд», раздражение Толстого в большей степени направлено против адвокатов, чем против судей и даже чем против прокуроров.

Вот что говорит об этом странном факте сам В.А.: «Адвокаты люди беспринципные». Я говорю это не в том дурном смысле слова, каким клеймят человека, который изменяет свои убеждения. У адвоката просто их нет: он хорошо понимает, что во всем две стороны, что всем можно спорить; в нем развивается только искусство спорить, обнаруживать то, чего другие не видят. Но истин и положений неопровержимых, бесспорных для него почти не существует. Посмотрите на адвоката на консультации: там, где ему нужно сказать свое убеждение, он беспомощен, он теряется. Он хорошо знает, что все может двояко решить: и только, когда ему скажут, чего от него ждут, что желательно, тогда он оживляется и становится на твердую почву. Это свойство адвокатуры, в котором не адвокаты повинны, а самая их профессия: она является типичной профессиональной болезнью, она же в значительной мере объясняет и роль адвоката в политической жизни, там, где новые условия этой жизни предъявляют на них усиленный спрос. Условиями адвокатского профессионального воспитания объясняется та выдающаяся роль, которую они играют в политической жизни страны, и в то же время вредное их влияние в ней».

Все это суждение необычно и парадоксально. Беспощадно могли говорить об адвокатуре Толстой или Наполеон (только в этом эти два человека и сходились). Я не помню, однако, чтобы подобные суждения когда-либо высказывал знаменитый адвокат. Эти слова В.А. в свое время вызвали раздражение у товарищей по профессии: О.О. Грузенберг гневно высказался о них в печати. Конечно, и об адвокатуре тоже можно судить «двояко». Но трудно понять, как В.А. Маклаков мог стать адвокатом с такими чувствами и мыслями. Правда, стал он им не сразу: сначала три года проходил в университете курс по естественному факультету, затем окончил по историко-филологическому и лишь позднее экстерном выдержал экзамен но юридическому.

Конечно, он не мог не сделать блистательной карьеры, хотя конкуренция была очень сильной: в Петербурге, в Москве, даже в провинциальных городах России было немало прекрасных адвокатов. «Криминалист - это тот, кто не знает гражданского права», - такое слово приписывают Пассоверу. По полной своей некомпетентности, не могу судить, но я слышал, что В.А. Маклаков знал и гражданское право. Говорил это знаменитый «цивилист», который, по слухам, знал на память все сенатские решения (с пользой проведенная человеческая жизнь). Маклаков еще до Думы считался одним из лучших ораторов России, впоследствии он стал самым лучшим.

Я несколько раз слышал его в судебных процессах, - по случайности, лишь в таких, в которых он, вопреки Зигфриду и самому себе, мог говорить одну чистейшую правду. Какие «две стороны» могли быть, например, в московском процессе толстовцев или в деле Бейлиса? Конечно, как все адвокаты, В.А. выступал и в делах другого рода. Интересно было бы узнать, как в подобных случаях справлялся со своей задачей этот столь правдивый человек. По той же причине (далеко не все я слышал и в Государственной Думе) мне нелегко было бы определить особенности его красноречия.