К 80-летию В.А. Маклакова

Андре Зигфрид прочел лекцию о знаменитых ораторах последнего полустолетия. Он делит их на три разряда. Первые ставили себе задачей волновать (émouvoir), из них лучшими были Клемансо и Бриан. Вторые старались убеждать (convaincre), - тут никого нельзя сравнивать с Анри Робером и с Вальдек-Руссо. Третьи заботились преимущественно о том, чтобы осведомлять (informer); эти третьи, не «настоящие», обыкновенно профессора, - между ними Зигфрид первое место отводит Брюнетьеру и Альберу Сорелю. Лекция была на редкость блестящая, но, вероятно, далеко не все согласятся с одним из основных положений Зигфрида: ораторы двух первых разрядов (т. е. «настоящие») всегда так или иначе «лгут». Это не мешает им быть искренними и правдивыми людьми. Не лгать они не могут: в любом деле есть сильные и слабые стороны; задача настоящего оратора прежде всего заключается в том, чтобы утаить слабые и преувеличить важность сильных. У каждого из больших мастеров дела, по словам Зигфрида, была для этого своя «система». Так, Вальдек-Руссо в первые полчаса каждой своей речи всегда говорил чистейшую правду, - разумеется, о сильных сторонах своего дела. Слушатели мысленно проверяли его слова и понемногу проникались доверием: все правда, ни единого слова лжи. Через полчаса Вальдек-Руссо начинал «уклоняться от истины», сначала очень осторожно, - «процентов на десять, не больше». Но доверие слушателей уже было завоевано, а их способность к критическому суждению утомлена. Под конец речи Вальдек-Руссо мог «уклоняться от истины» как угодно и почти все свои процессы выигрывал. Его вечный соперник Пуанкаре кипел от негодования, - однако «он и в сравнение не мог идти с Вальдек-Руссо как адвокат».

Другая система была у Анри Робера, короля уголовных защитников. Он произвел революцию во французском судебном красноречии. Революция заключалась, прежде всего, в том, что он никогда не говорил больше получаса: находил, что за полчаса можно сказать решительно все, что дольше присяжные слушать не могут и не хотят, что длинные речи их раздражают: защитник считает их дураками, которым надо все разжевать. Между тем в суде самое важное понять душу присяжного и обольстить его; Анри Робер «убеждал», но убеждал по-своему. - Я помню, - рассказывал Зигфрид{3}, - как он выступал по безнадежному делу какого-то артиста, ни за что ни про что совершившего убийство. Во время процесса Анри Робер никого не слушал, все только изучал присяжных. Когда дело дошло до него, он встал и поговорил минут двадцать, очень просто, не повышая голоса, без всякого подъема, - как будто разговаривал с друзьями. Приблизительный смысл его зачаровывавшей речи был таков: да, убил, ах как жаль, однако войдите же в его положение: он артист, он южанин, хороший человек, но с горячей кровью; тот его оскорбил, не дал ему бесплатного пропуска на спектакль, а он в этом театре прослужил несколько лет, каково же ему было? На беду, у него в кармане был револьвер, такая досада, разумеется, он выстрелил, тот умер, очень жаль, тот тоже был хороший человек. ах, зачем он ему не дал билета! Да разве он хотел его убить? Он артист, южанин, горячая кровь, отличный человек; вы тоже хорошие люди, неужели вы его сошлете на каторжные работы? Конечно, нет, вы должны его оправдать: пожалуйста, оправдайте его. - Поговорил и сел. Никто не понимал, что такое происходит; это не была защитительная речь, это было просто чудо. Присяжные вынесли оправдательный вердикт.