К 80-летию В.А. Маклакова

Думаю (не настаиваю на этом), что В.А. Маклакову были неприятны некоторые чрезмерные формы идеализма 1917 года. Быть может, он находил, что, если это слово, к счастью, не всегда пахнет кровью, то, к несчастью, слишком часто пахнет пудрой и актерскими белилами. Повторяю, В.А. очень много слушал и читал Толстого, который все виды обмана и самообмана замечал немедленно. Тот же Спиноза говорил (здесь и он сошелся с Наполеоном), что главный двигатель всех революций - честолюбие, часто прикрывающееся в человеке «благочестием» (по современной терминологии: идеализмом). Это большого значения не имеет: ведь это «общие скобки». Однако зачем же непременно называть скрягу Скупым Рыцарем? На события 1917 года тоже можно смотреть «двояко». Разные Иван-царевичи всегда внушали Маклакову крайнее недоверие. Все могло быть и проще. Царь отстаивал самодержавие. Солдаты не хотели воевать. Крестьяне требовали земли. Помещики ее не давали. Исторический ореол? На него с самого начала особенно рассчитывать нельзя было. Жорж Сорель в своей прославленной книге доказывал, что весь ореол Французской Революции создался на основе ее военных побед, этой «новой Илиады». Доля правды в утверждении Сореля была. В 1917 году ни на какую Илиаду надеяться не приходилось. В лучшем случае можно было продержаться до наступления на западном фронте (которое, конечно, было бы преподнесено, как победа союзников).

Условное царство условного разума в самом деле продолжалось недолго. Восторжествовала большевистская «сабля», в ту пору и не очень грозная. В ближайшее время после октябрьского переворота положение было таково, что, если б на южном фронте оказалось лишних десять иностранных дивизий, то большевики были бы сломаны. Черчилль, Ллойд-Джордж и левые всех стран этого не хотели. Маклаков, как и Милюков, был за интервенцию. Некоторые из людей 1917 года ее срывали и помогли ее сорвать. Высказывалось и такое суждение: парод потому не свергает большевиков, что боится реакции; когда опасность реакции исчезнет, он тотчас их свергнет. Бесполезно в политике попрекать людей прошлыми ошибками и бронзовыми векселями; ошибки делают все, бронзовые векселя, повторяю, выдают почти все. А.И.Деникин, в качестве «царского опричника», был, конечно, находкой. Люди, так его опасавшиеся, получили Сталина с Берией. Теперь у большевиков сотни дивизий, сокрушить их могла бы только атомная бомба, которая заодно разрушила бы Россию и остатки цивилизации. Однако некоторые из прежних противников интервенции теперь стоят за войну. К счастью, очень немногие. Во всяком случае, В.А. Маклаков не только к войне не призывает: он войны не хочет.

Вопросы о войне, революции, интервенции не допускают принципиальных решений: все зависит от обстоятельств. Когда В.А. ошибался, он, думаю, ошибался потому, что принимал решение догматическое и сам «перегибал палку». Можно ненавидеть всякую революцию, но решить для себя - я так ненавижу великую бескровную, что не хочу другой великой бескровной ни против каких форм государственного насилия - это значит именно занять догматическую позицию там, где ее занимать нельзя. Карлейль саркастически называл одного английского государственного деятеля «бессменным председателем общества объединения ада с раем». В.А. Маклаков никогда целям такого общества не сочувствовал. Но он в политике не признает существования рая и ада. Относительно рая он совершенно прав; вопрос об аде более спорен.

Не могу на этом останавливаться, как не могу остановиться и на последнем произведении В.А. - на его «Еретических Мыслях». Оно интересно в очень многих отношениях. Думаю, что в нем есть некоторая недоговоренность. О самом главном автор высказывается лишь в нескольких словах. Он очень изобретательно критикует принципы демократии. Прагматического смысла, практической цели этой критики я, признаюсь, в настоящее время не вижу: ведь это еще не история. Демократия уже пятнадцать лет отчаянно защищается от врагов (может быть, от них и не защитится) - что же ей защищаться еще и от друзей? Но дело, быть может, в другом. Дело не в критике демократии по существу, а в том, как создать свободный государственный строй, при котором всякая революция, коммунистическая или фашистская, станет невозможной. Если бы В.А. Маклаков так определенно поставил вопрос, он, думаю, мог бы написать свои «Размышления о насилии», прямо противоположные сорелевским. Это привело бы его к тому же драгомировскому вопросу: сабля или разум? «истина и насилие ничего друг против друга сделать не могут». Теперь в мире идет борьба с огромной разницей в степени истины и с некоторым перевесом в пользу насилия. Ближайшее десятилетие, быть может, это вопрос разрешит по-новому.