Изумруд в чёрном мазуте

После тревог, болей в костях, падения духа напор на будущее, о котором я говорил выше, отмыл и мои грязные от копания руки. Мысли стали более сдержанными, в том плане, что я уже не считался с жизнью так радикально. “У меня есть дело — остальное не важно”. Я имел в виду, что не важно, как я себя чувствую, не важно, какая погода за окном, хотя я очень винил себя, просто так, за то, что люди страдают. Нет, я рос в хорошем воспитании. Может поэтому так и сработало, что маленький я не мог отблагодарить своих родителей за всё, что они делают для меня. Даже детская злоба и ненависть, — я был благодарен за то, что могу испытывать даже такие чувства благодаря им.

Так я и остался сопереживать, быть эмпатичным. Хотя когда-то я боролся и с гневом. Выпускал злобу на других, потом это чувство перешло на меня же. Однажды я семьдесят раз ударил себя алюминиевой битой по лицу. Мне не хотелось отключиться, и я бил в меру, пока моё лицо полностью не покрылось кровавым платком. Утешения в жизни я начал находить в чужом творчестве. Будучи через чур чувствительным, я с лёгкостью проникался книгой или фильмом. Если книга была ужасная, я жалел, что не прочёл другую книгу автора, в итоге я брал и читал другое его произведение, а потом всё равно жалел, что он умер; а если фильм был плохой, то я уже представлял жизнь на съёмочной площадке — дешёвые декорации, неподходящие актёры, сюжет, равный моим книгам, долги от всего проекта, ведь было понятно, что у них маленький бюджет.

После всего сказанного я стал всё обессмысливать (сие я и без того делал). “Зачем это надо? Сейчас всё равно никто не читает, да и нет у меня столько ума, чтоб быть подобным великим” — думал я. Прискорбно ещё то, что я думал, что единственное, что у меня есть — это как раз ум. В оконцовке я смирился со всем и принял решение всё равно не бросать. Пусть даже никто и не прочтёт, какое мне дело, это единственное, что успокаивает и даёт смысл моей жизни. Только есть небольшой нюанс, если я целыми днями студент, моё здоровье портится всё значительнее, у меня приходит от этого раздражение и концентрация теряется, то как мне идти на работу, в которой я не смогу себя проявить с этой стороны. Мне придётся вновь заговорить с людьми, мне придётся вновь попытаться что-то полюбить, хотя бы на том уровне, чтоб это было мне не противно. Я так же подумывал над вариантом, чтоб и вовсе уйти в горы, подальше от всякой цивилизации, отдаться ветрам. С работой и любовью я, естественно, был знаком. Так что не спеши, читатель, меня ругать.

Через короткий отрезок времени я начал лелеять себя мыслями о ближайшем будущем. Раньше я только задумывался далеко на десяток лет вперёд, а когда выпускаться сталось через пару лет, то уже продумывал, что буду делать через месяц. Порой я метался от одного к другому и вовсе не парился, что меня ждёт, некий memento mori. Я иногда наслаждался днями, проведёнными вне дома, а позже стал ценить и вечернюю, ночную работу у себя в комнате. Закаты стали более вдохновляющими, и я воображал себя на другом краю мира, что точно так же смотрю на это небо и дышу полной грудью.

В последующем я начал себя терзать тем, что мало пишу. “Такими темпами я не закончу вообще ничего”. После этого началось перемирие с самим собой. Я понимал, что вместе будет работать легче, от чего стал следить за здоровьем, а он стал больше писать. Мне открылась уникальная способность, — жить выдуманными персонажами, — они сами выходили ко мне, произносили диалоги, действовали, мне оставалось только записывать, так и происходило несколько месяцев. Я писал где только угодно, мне ничего не мешало, никакой шум не мог сбить с собственной головы. Несомненно, мои работы продолжали то теряться, то пропадать непонятным ни для кого случаем, но это мало меня останавливало. Однажды я работал над детективом, которому посвятил себя полгода. Я был с точностью нацелен на дебютную работу, считал это произведение неплохим, с хорошо поставленными сюжетными поворотами. Его не стало. В этот момент я подумывал бросить всё, заткнуть голоса в голове и сосредоточиться на реальном мире, да только эти мысли не продлились долго. Кажется, я испытал жалость к самому себе и даже заплакал от утерянных мемориалов. Я с остервенением стал писать другие рассказы, множество идей дали волю себе, раз я перестал целиться в одну. Спустя два дня я возобновил поиски над детективом, но всё было тщетно. Зато остальные меня радовали, и я старался больше не помнить о потерянных шести месяцах.