Изо

И Катя глянула прямо Свете в глаза, точно знала, как важно для нее было когда-то узнать как можно больше о Пашке. А может, и впрямь Катя догадывалась об этом. И слушать сейчас о нем Свете было невыносимо стыдно. Хотелось забыть, как она представляла себя с ним на корабле. Света не знала, как сделать, чтоб Катя замолчала.

– В аквариуме все видно! – безостановочно говорила Катя. – Пашку убьют, свои же, в поселке. И в армию не успеет сходить. И про тебя в аквариуме все видно! Давай пойдем к бабе Вале, она расскажет про тебя, узнаешь, будешь ты океанологом… Или художником? И это… сколько еще проживешь, хочешь узнать?

Света все еще не могла ответить. Ей было все страшней, и она бы не сказала, чего боялась сильней – того ли, что баба Валя, колдунья, скажет ей, что будет с ней в жизни? И потом, как ни старайся, предопределенного не избежишь, какое бы оно ни было. Как сможет она сидеть на уроках, и как ходить на переменах с Ниной Кротовой, и как рисовать? Наверно, у нее опять перестанет получаться то, что хочешь, а будет выходить только что-то совсем другое, потому что всегда будет страшно? Или она больше всего боялась, что, когда они придут с Катей к бабе Вале, там окажутся поселковые мальчишки: Пашка, о котором теперь невозможно вспомнить без стыда, и этот блондинистый – Дима вроде бы, Катя назвала его Ангелом. Может, они с Катей и не пойдут ни к какой бабе Вале, может, это мальчишки сказали ей привести Свету в поселок?

– Мне в художественную школу сегодня надо, – хрипло, с трудом произнесла Света.

И сразу вспомнила, что среда – один из счастливых дней, во вторник всегда ждешь среду. И сегодня, решила Света, она точно пойдет в художку. А Катя пусть говорит что захочет.

– Но я только по средам выскочить могу, – обиженно сказала Катя.

И Света почувствовала, как лицо расплывается в улыбке. Значит, Катя завтра не придет? Она всю неделю не придет?

Но Катя поспешно добавила:

– Ладно, я завтра убегу, днем. Я завтра поменяюсь дежурить, пойду мусор выносить – и сразу через дырку, за забор…

Поднимаясь на крыльцо художественной школы, Света думала: «А вдруг я иду сюда в последний раз?» Катя может повести ее прямым ходом к мальчишкам, и кто знает, что они захотят сделать с ней.

Встреча с бабой Валей страшила ее не меньше, чем встреча с мальчишками, и Света не могла бы объяснить – чем. «Я здесь в последний раз», – думала она уже определенно, разглядывая теснящиеся у окна мольберты и образцы штрихов на освещенной стене напротив. Голоса ее соучеников, только входящих, только готовившихся занять места, сливались в лесной птичий звон.

Света уже не спрашивала себя, почему она здесь в последний раз. Она думала, что будет глядеть в лица своих товарищей, запоминая их и прощаясь со всеми. Но в группе с ней учился семиклассник Ваня Яблоков, он умел рисовать и баклажаны, и огурцы, и морковку, как больше никто не мог. В виде морковок он нарисовал Таню и Люсю, они были из одной школы и виделись не только в художке, но и каждый день с утра до вечера. Обе они были ужасно смешливые, рядом с ними невозможно было думать о том, что, может быть, живешь на свете последний день. Последние сутки – завтра у нее будет еще утро.

Вечером мама спрашивала:

– Света, что случилось?

И ей хотелось скорее закончить ужин и уйти к себе в комнату.

Папа подчеркнуто задорно сказал:

– А вот мы посмотрим Светкин дневник!

И тут же смешался – вспомнил, что уже когда-то говорил так, и не стал смотреть.

– Может, ты поссорилась с кем? – допытывалась мама. – Или, может быть… Может, эта опять появилась на горизонте – Катя Трофимова?

В мамином голосе Свете послышалось обещание наказания. И слог «фи» стоял в Катиной фамилии как будто нарочно, чтоб маме удобнее было сморщиться в этом месте: «Трофи-и-имова».

– Нет-нет, – поспешно сказала Света, – Катя на горизонте не появилась.

И потом в кровати она думала: «Как хорошо устроено, что, когда тебе плохо или страшно, всегда хочется спать…»

Утром ее торопили: она всегда поднималась тяжело. На математике Кира Львовна сказала, что не узнает ее, а Света сама себя не узнавала, у нее не получалось перестать думать о Кате, погрузившись хоть в какую-нибудь задачку, и даже на английском в ушах стояло Катино: «Пойду мусор выносить – и сразу в дырку в заборе…» – а про каждое английское слово надо было вспоминать, что оно значит.

Физкультура была на улице. Только те, кого взяли в гимнастику, занимались в зале у зеркала; Нину приняли в гимнастику, а Свету нет, выбрали только четырех девочек, остальным надо было наматывать круги с мальчишками в школьном дворе.

И когда все, потные, шли в раздевалку, Катя стояла за школьным забором и глядела на свой бывший класс.

Свету охватила темная обездвиживающая тоска. Только в одну сторону она и могла идти – к забору, возле которого ждала ее Катя. «Нину позови, Нину позови», – прошелестело у Светы за спиной, и она не поняла, был голос или послышалось; ей очень хотелось, чтобы Нина пришла. Но Нина не могла оказаться здесь: она занималась в зале гимнастикой!