Изнанка и лицо

Он поправил брюки и повернулся к ней спиной. Часто у киногероев, у незнакомых людей, у актеров, игравших в пьесе, Марта подмечала жесты и мимику, характерные для Мерсо. В этом он усматривал влияние, которое имел на нее, но сегодня это ее качество, всегда льстившее его мужскому самолюбию, раздражало. Она прижалась к его спине и ощутила животом и грудью весь жар его разгоряченного сном тела. Быстро вечерело, комната погружалась в сумерки. Из глубины дома долетало множество звуков: плач наказанных детей, кошачье мяуканье, стук хлопающих дверей. Свет уличных фонарей падал на балкон. Редко проходил трамвай. Каждый раз после него в комнату тяжелыми волнами накатывал дух квартала, состоящий из запаха анисовой водки и чада жареного мяса.

Марта почувствовала, что засыпает.

– У тебя обиженный вид, – сказала она. – Уже вчера… Потому я и пришла. Молчишь? – Она потрясла его.

Мерсо остался неподвижен, он силился разглядеть в уже сгустившейся темноте туфлю, поблескивающую под ночным столиком.

– Знаешь, – продолжала Марта, – этот вчерашний тип… Так вот, я оговорила себя. Он не был моим любовником.

– Нет? – переспросил Мерсо.

– Ну, не совсем.

Он молчал. Вчерашние улыбки, жесты стояли перед глазами. Мерсо стиснул зубы. Затем встал, распахнул окно и снова сел на постель. Она прижалась к нему, сунула руку ему за пазуху и стала ласкать его грудь.

– Сколько у тебя их было? – наконец произнес он.

– Ты мне надоел.

Мерсо замолчал.

– Ну с десяток, – ответила она.

Мерсо, как всегда после сна, потянуло курить.

– Я их знаю? – поинтересовался он, доставая пачку сигарет.

На месте лица Марты виднелось белесое пятно. «Как во время любви», – мелькнуло в голове.

– Некоторых да. Местных.

Она терлась головой о его плечо и говорила голосом маленькой девочки, что всегда трогало Мерсо.

– Послушай, малыш, – начал он, закуривая, – пойми меня. Обещай назвать мне их имена. А тех, что я не знаю, обещай показать, если мы с ними повстречаемся.

С возгласом «О, нет!» Марта отпрянула от него.

Под окнами раздался резкий сигнал автомобиля, раз, второй, третий… Кого-то еще долго вызывали. Где-то в глубинах ночи звякнул трамвай. Холодно тикал будильник, стоящий на мраморе туалетного столика.

– Я прошу тебя об этом, потому что знаю себя, – с усилием выдавил Мерсо. – Если я не буду знать, кто они, это будет повторяться с каждым встречным. Я стану думать об этом, представлять себе. Вот в чем дело. Навоображаю себе бог знает чего. Не знаю, понимаешь ли ты.

Она прекрасно понимала. И назвала имена. Только одно было ему незнакомо. Последним оказался молодой человек, которого Мерсо знал. О нем-то он и подумал, поскольку тот был красавцем, пользующимся успехом у женщин. В любви Мерсо поражала, во всяком случае, поначалу, та невероятная близость, на которую соглашается женщина, то, что она позволяет плоти по сути чужого ей человека проникнуть в свое лоно. В этом своего рода легкомыслии, в этом головокружительном забвении и состояла чарующая и вместе с тем коварная сила этого чувства. Наличие такой вот близости между Мартой и ее любовником он и воображал себе. В эту минуту она села на край кровати и, поставив левую ногу на правую ляжку, сняла одну туфлю, затем таким же образом сняла другую, одна упала на бок, другая встала на высокий каблук. Мерсо почувствовал, как у него перехватило дыхание. Внутри все заныло.

– С Рене ты делала также? – улыбаясь, спросил он.

Марта подняла на него глаза.

– Что ты там себе придумываешь. Мы только раз были вместе.

– А! – отозвался Мерсо.

– Я и туфель-то не снимала.

Мерсо встал с кровати. Его воображение тут же нарисовало Марту распростертой точно на такой же постели, одетой и целиком, без остатка отдававшейся другому.

– Заткнись, – крикнул он и кинулся к окну.

– О, милый! – проговорила она, сев на постели и свесив ноги в чулках.

Мерсо понемногу успокаивался, глядя на игру света фонарей на трамвайных рельсах. Никогда еще он не ощущал себя настолько связанным с Мартой. И, понимая, что и сам еще больше приоткрывается ей, сгорал от ущемленной гордости. Он вернулся к ней и большим и указательным пальцем ухватился за теплую кожу у нее на шее, за ухом.

– А этот Загрей, он кто? Он единственный, кого я не знаю.

– С ним я и поныне вижусь, – смеясь, отвечала она.

Мерсо стиснул пальцы, больно ущипнув ее.

– Это мой первый, понимаешь. Я была совсем юной. Он чуть постарше. Теперь у него нет ног. Он одинок. Я иногда навещаю его. Он человек добрый, образованный. Все время читает. Тогда он был студентом. Веселый. Такой вот, что еще сказать? Впрочем, он выражается, как ты. Говорит: «Иди сюда, видение».

Мерсо задумался. Он отпустил Марту, она откинулась на спину и сомкнула веки. Немного погодя он сел рядом с ней и, склонившись над ее приоткрытыми губами, принялся разглядывать, ища признаки ее животной божественности и пытаясь избавиться от страдания, которое считал недостойным себя. Но дальше поцелуя дело не пошло.

Когда Патрис провожал Марту домой, она рассказала о Загрее: