Изнанка

Закрывать глаза было нельзя. По двум причинам: первая – резко повышалась вероятность споткнуться, грохнуться и не встать больше никогда с этой чужой расплавленной земли, вторая – начинались галлюцинации. Стоило сомкнуть веки, и перед взором принимались нагло раскачиваться цветные пятна, которые быстро превращались в морды с острозубым оскалом, мерещились странные деревья, вместо листьев на которых висели пресловутые билетики на одну поездку в метрополитене. А корнями толстые стволы уходили в рыхлую землю из переплетенных трясущихся пальцев и гнилой травы. Глюки были неприятные и даже отвратительные. Но самое страшное, когда закрывал глаза – терялась грань между сном и явью. Между тем сном и этой явью или наоборот... Негативы, трафареты... Становилось жутко от того, что переставал различать пунктирные линии, очерчивающие рубежи эса. Путались цепочки событий, происходивших в реальности и во сне, проникали друг в друга чувства и мысли, которые не должны были соприкасаться ни в коем случае, распадались до сей поры четко прописанные контуры картин, которые мозг щепетильно моделировал в течение всей жизни, основываясь на пережитом опыте, мимолетных воспоминаниях, высеченном на миокарде узоре боли и счастья... Все прошлое рассыпалось мелкой мозаикой. Превращалось в сумбур...

Поэтому Рысцов старался не смыкать веки. Хотя глаза дико резало от того, что слезы давно высохли на жаре, и даже моргать было больно.

Так они шли и шли, ни о чем не разговаривая, потому что языки прилипли к гортани, а зубы ломило от душного воздуха, свистящего через щели между ними. Вдыхать приходилось поочередно то через нос, то через рот, чтобы давать хоть какой-то отдых сухим ноздрям и пазухам. Шли и шли. След в след. Как упругие волны мазутной реки...

И вдруг стало темно.

Валера сначала решил, что все ж не вытерпел и потерял сознание, уподобившись Аракеляну... Понимание, что они вступили в тень, пришло лишь через несколько минут, когда он стал различать контуры коридора, по которому все трое продолжали идти словно заведенные. Изнанник куда-то ускользнул, затерявшись в полумраке, а подполковник и режиссер все переставляли и переставляли ноги, углубляясь в недра шахты. Шаг за шагом...

Валера хотел сказать, что нужно остановиться и передохнуть, но голосовые связки отказались повиноваться. Изо рта вылетел лишь короткий хрип. Тогда он изловчился и толкнул плечом Петровского. Андрон замедлил шаг и в недоумении завертел головой, как будто только сейчас заметил, что вокруг уже не раскаленные лиловым светом холмы.

– До... кхм... Дошли, – просипел Павел Сергеевич. – Дошли... так-сяк вашу мать...

Он аккуратно опустил так и не приходящего в сознание профессора, прислонив его к шершавой стене коридора, и улыбнулся. На искусанных, треснувших губах выступили капельки крови. Таусонский моментально слизнул их, жадно чавкнув, и повторил:

– Дошли.

А Рысцов с досадой подумал, почему же ему не пришло в голову – прокусывать губы и пить собственную кровь? Влага же, черт возьми...

Кадр двадцать второй Бракованное семя

Егор был абсолютно нормальным ребенком и, конечно же, терпеть не мог ходить в школу. Там, в подмосковной Электростали, когда нудные учителя, которым почему-то очень нравилось командовать детьми, заставляли зубрить все подряд. А если ты понимал материал, но не помнил наизусть – ставили «банан» и строчили в дневнике противные закорючки, призывающие родителей срочно заняться воспитанием сына.

А здесь, в Городе на траве, он вдруг обнаружил, что скучает по урокам в наспех отремонтированных классах, увешанных плакатами с изображениями человеческих потрохов, и даже по ненавистной математичке Любови Павловне, похожей на сморчок в гигантских очках. Здесь все было по-другому... Учиться не заставляли. Более того, не слишком-то и поощряли инициативу в этой области. Библиотеки, безусловно, существовали, и в них, в общем-то, можно было беспрепятственно записаться и брать книги, но у ребят его возраста такое времяпрепровождение не пользовалось популярностью. Также не особенно модно было прилюдно умничать и щеголять эрудицией. Да и какая там эрудиция может быть у пятиклашки...

До конца смены оставался час с небольшим, и Егор даже ускорил темп просева, в предвкушении очередной встречи с дядей Левой. Всего восемь пацанов из его района приходили каждый день после работы на лавочки, расставленные на детской площадке во дворе высотного панельного дома, построенного в виде буквы «П», где бывший игрок ЧГК – лысый словно колено дядя Лева – рассказывал им разные занимательные истории. Сначала Егору было чрезвычайно интересно, что обозначает таинственное сокращение «ЧГК», но он как-то не решался спросить, а потом дядя Лева сам обмолвился, что это всего лишь аббревиатура телевикторины «Что? Где? Когда?», и ребята долго хлопали себя по лбу: как же, мол, оболтусы, сами не просекли!